Гладиаторы резали мечущихся деревенщин, как перепуганных кур, германцы сбивали с ног ударами щитов и быстро вонзали в горло мечи.

Галлы, раскрасившие лица синими полосами, как водится у них, жуткие в отблесках огня, огромные и беспощадные.

Тит уволок Глабра силой, тот оцепенел и не мог идти сам.

Они бежали, бежали через никем не охраняемые главные ворота лагеря, а за их спиной раздавались крики умирающих солдат и торжествующих рабов.

Он так никогда и не сказал им правды.

Не сказал, когда был гладиатором.

Не сказал, когда они вырвались из рабства.

Не сказал, до самого конца.

Спартак.

Собачья кличка, раньше резала слух, потом привык.

Он был римским гражданином и сам служил под Орлами до того, как потерял все.

И теперь, когда их уже тысячи, он делал так, как положено в Риме.

Армия.

Разбить на легионы, галлы у Крикса, германцы у Эномая, все народы, до которых дотянулась железная рука Рима, здесь, у костров в бывшем лагере Глабра.

Теперь это их лагерь!

Нет, никогда тут не будет железной дисциплины, они готовы взбунтоваться по любому поводу.

Но свое место в строю каждый знает и готов занять.

Бывшие рабы делят женщин, овладевая ими на глазах у всех, кидают кости, те, чей жребий выпал, рубят окрестный лес.

Нужны тысячи копий, оружия отчаянно не хватает, и молоты кузнецов грохочут день и ночь.

«Вариний!!!»

Тит застонал, словно от зубной боли!!

Лезвие дрогнуло на точильном круге, обиженно взвизгнуло!

«Два легиона!!

Два полных легиона, и этот дурак разделил их, растопырил пальцы, словно слепой!»

Мерзавцы Спартака настигли их по одиночке, вчерашние рабы повиновались командирам лучше недоучек-новобранцев!

Он разбил Вариния по частям, и они бежали, снова бежали, бросив оружие и раненых, а за ними гнались рабы!

Рабы, гонящиеся за легионерами, Тит думал, что он сойдет с ума, глядя на жалкие остатки пехоты, уныло бредущие по чавкающей под ногами грязи!

«Консулы разбиты!!!!

Тит выл, выл волком, вспоминая этот день!!

Римские консулы разбиты и бегут, словно зайцы!!!»

Ему хотелось умереть в тот день!!

Он выжил.

Спартак лишил его глаза, он помнил, как он полз, пробираясь между грудами мертвых тел.

Рабы устроили праздник, пили и танцевали, полуголые девки, с залитой вином грудью, бродили по полю и добивали раненых.

Он и сам убил одного, стонавшего слишком громко.

Убил, чтобы выжить.

Крикс ушел.

Он ничем не смог ему помешать.

Они орали друг на друга в палатке, галла захлестнула волна самоуверенности.

Юг Италии лежал перед ними беззащитный, вчерашний раб пил власть, как безумец, купался в ней!

Теперь он мертв.

Консулы нагнали двадцать тысяч галлов и раздавили их, расплющили, словно орех в ладони.

Он разбил Консулов.

Три сотни патрициев дрались, как гладиаторы, жертва, погребальная жертва Криксу и его галлам.

Он сидел в кресле, вокруг стояли ликторы, и трофейные знаки консульской власти были у его ног.

Нужно было уходить.

Он так и сказал: «Давайте уходить».

Галлия ждала, Рим больше не мог огрызаться, нужно было просто идти.

«Куда? Куда?» – орали ему бывшие рабы, у которых теперь появились свои рабыни.

Патрицианки из ограбленных городов, с рабскими ошейниками, насилуемые каждый вечер у лагерных костров на глазах пленных мужей.

Они не хотят.

Эта мысль ударила его, словно молнией, когда он впервые ее осознал.

Рабы не хотят быть свободными, не хотят уйти в Галлию, раствориться там, просто жить!

Рабы хотят иметь своих рабов.

Ему хотелось уйти.

Завернуться в плащ, вывести коня за линию часовых и умчать прочь, прочь, куда глядят глаза!

Прочь от Рима, прочь от тех, кого он уже не мог снова сделать людьми!

У его ног горели костры.

Сто тысяч человек.

Спартак не смог уйти.

Красс!!

Тит стоял в самом центре, впереди своей когорты и ликовал!

Бычья шея, мощные икры, обвитые ремешками сандалий, красный плащ легата едва не трещит на литых плечах!

Красс что-то орал, не разобрать что, и легионы орали в ответ, орали восторженно, они устали бежать.

И побежали.

Этот день Тит тоже запомнил.

Все так же стоял перед строем Красс.

Плащ трепетал на ветру, руки сжимают рукоять меча.

Толстые губы сжаты, не лицо – маска смерти.

И у Тита маска смерти.

У всех, у всех рядом эта маска, десятки тысяч масок смерти.

Децимация!!!

Жуткое слово, страшная казнь.

Они все тянули жребий, и Тит тянул, дрожали пальцы, и дрожало веко уцелевшего глаза.

Он стоял, а соседей слева и справа вывели из строя.

Сотни и сотни выходили из строя и становились тонкой цепочкой между Крассом и бесконечными шеренгами.

Виноватых выбирает жребий.

Дубинки разбивают головы, мертвые падают, и палачи шагают к следующим.

Армия все поняла.

Армия боится Красса больше, чем Спартака.

Тит не боялся Красса.

Не боялся Спартака.

Он боялся не дожить.

Не дождаться того момента, когда приблизит свой единственный глаз к его умирающим двум.

Все кончено.

Это поняли уже даже самые отчаянные, самые глупые, самые равнодушные и сломленные.

Он сделал все, что мог, но все кончено.

Ветер рвет плащ, он стоит на холме и смотрит, как уходит флот.

Последние месяцы он лихорадочно искал выход.

Рабы не хотели уходить из Италии, не понимая, что Рим просто не принимал их всерьез.

Теперь принял.

Поняли.

Письма к Митридату, письма к Серторию, десятки писем!

Гонцы уносились прочь и не возвращались.

Пираты взяли деньги.

Их вожак, бородатый, с одним ухом и шрамом через все лицо, хохотал, обнимая его за плечи.

«Конечно, мы перевезем вас на Сицилию, приводи всех!»

Он привел, и теперь смотрел с холма, как пиратский флот, медленно, будто издеваясь, разворачивался и уходил за горизонт.

Они все смотрели, семьдесят тысяч человек, мужчины и женщины молча стояли на берегу и смотрели, как уплывает последняя надежда.

Уже не на свободу.

На жизнь.

«Надо было идти в Галлию, Спартак», – сказал Ганник, который громче всех орал «нет».

Он ничего не ответил.

Красс отрезал все пути, ловушка захлопнулась.

Из Испании плыл с войсками Помпей, Рим стряхнул с себя оцепенение.

Солнце взошло.

Трубы взревели, легаты помчались вдоль когорт, железными квадратами замкнувшими поле.

Тит стоит прямо возле Красса, доспехи надраены, фалеры надеты все до одной.

Пустая глазница не прикрыта повязкой и зияет на лице жутким провалом.

Рабы спускаются с холма.

Нечего ждать, нечего уже терять, какая уже разница.

Тит видит Спартака, видит, как-тот несется вдоль своих рядов, что-то кричит своим.

Спрыгивает с седла, вонзает меч в шею коню, тот бьется в судорогах, заваливаясь на бок.

«Никто не побежит!» – Тит не слышит, что кричит Спартак, но знает, знает, что он кричит, беззвучно шевеля повторяющими эти же слова губами.

Отсюда только один выход, и Красс приказал Титу убить любого, кто попытается бежать.

Даже если это будет сам Марк Красс.

Римская пехота идет вперед.

Мерный шаг, никаких криков, никаких ударов по щитам.

Безумное безмолвие, шаг за шагом, метр за метром.

Вперед!

Сошлись.

Тит не смотрит по сторонам, не смотрит назад, взгляд устремлен в одну точку.

Он видит, как Спартак рубится в первой шеренге, видит, как падают легионеры, видит, как гладиаторы прикрывают его щитами.

Солнце палит.

Взошло, жжет огнем, доспехи горят на плечах.

Красс стоит, словно каменный, замерев.

Резко рвут лязг оружия свистки центурионов, когорты резерва шагают вперед, прижимают строй, уплотняют его до слитной массы панцирей и мечей.

Дрогнули!

Рабы дрогнули, откатываются назад, подаются под стальным натиском, падают под ударами коротких мечей.