Касаются, уходят вправо, вырисовывая линию старого, едва заметного шрама.

Потом еще одного, того, что ниже, на пояснице. Затем по позвонкам вверх, до самой шеи. И это много хуже, чем тщетные попытки Локи завязать разговор. Это много хуже, чем… все.

Потому что прикосновениям, в отличие от того, кто их дарит, хочется верить. Потому что они его, закостеневшего в своем горе, могут вылечить, а могут окончательно уничтожить.

Как не смог Танос, Хела или оставившая его Джейн Фостер.

Локи сможет.

Локи способный.

Лучший в предательствах.

Продолжает гладить, выискивая старые метки, и не то что слова – ни единого выдоха не доносится. Абсолютное ничего и все больше теплеющие пальцы. Больше всего им нравится отсчитывать позвонки, скользя вверх-вниз по выступающему хребту. Указательным сначала, а после уже всей ладонью.

Словно теряя терпение.

Словно затаившись и готовясь выпустить когти.

Вверх… Замирают, коснувшись кромкой ногтей линии роста волос, и, вместо того как, не менее пятидесяти раз до этого, уйти вниз, скользят выше. Зарываются в короткие прядки и пытаются ухватиться за них. Медленно потянуть и сразу отпустить.

Словно шаг вперед – и тут же, половину, назад.

– Услышь меня наконец. – Дыхание, коснувшееся кожи, и затаившееся в голосе отчаяние опаляют не меньше огненного клинка Суртура. – Так было нужно.

Снова всей ладонью гладит. Снова не торопясь. Придвинувшись ближе. Так, чтобы носом то и дело прикасаться к твердой, выступающей над ключицей трапециевидной мышце.

– Поговори со мной.

Закаленный в не одной сотне войн бог грома каменеет снова. И разумом, и забывшим, что такое ласка, телом.

– Пожалуйста, поговори.

Локи кажется покорным настолько, что станет умолять, если потребуется. Тор же, глядя в стену перед собой, думает, не вернуть ли глаз кролику на срочный ремонт.

– Неужто ты желал, чтобы я умер по-настоящему? – Знает, на что давить, и делает это с кошачьей грацией, вгоняя осколки поглубже в рану движением мягкой лапы. Знает, что Тор, будучи обманутым столько раз, не мог не надеяться, что и в этот все сложится так же. Знает, но все равно пропал на два года, решив заявиться, когда надежда, с самого начала призрачная, полностью рассеялась. – Нельзя было по-другому.

– А так, значит, было можно? – Тор сам не знает, зачем говорит это. Зачем размыкает чертовы губы и выдает то, о чем думает, вслух. Тор сам не знает, но жалеет, что не додумался и под подушку запихать пачку каких-нибудь леденцов.

– Так было нужно. – Локи гибок как никогда. Изворотливее змеи и мягче обожающей своих детей матери. Локи – одна сплошная покладистость и завораживающие, подчиняющие себе прикосновения. Локи наконец-то получил нить, за которую можно ухватиться, и ни за что не позволит оборвать ее. Но для чего? Для чего ему эти разговоры и искалеченный, потерявший веру во всякую справедливость и свой народ Тор?

– Тебе?

– Нам всем.

Тор едва не оборачивается, но передумывает в последний момент. Попасться так – будет слишком глупо. Попасться еще и взглядом.

– Кому это «нам»? Все последние годы ты на каждом углу вопил, что один.

– Не мелочно ли припоминать старые обиды?

– А ты, значит, надеешься на великодушие? После того, как предал меня в черт знает какой раз? После того, как стоял и просто смотрел, как я оплакиваю тебя?

Тор, кажется, абсолютно равнодушен. Тор сейчас разговаривает со светлой облицовывающей стену плотной штукатуркой, а вовсе не с лежащим за его спиной братом. Братом, который не может сдержаться и сжимает челюсти до скрежета зубов. Братом, что наверняка сейчас взорвется, и, подравшись, они разбредутся каждый в свою сторону. И Тор готов поклясться оставшимся глазом: хочет этого. Всем тем, что осталось от его души.

– Я тебе уже с десяток раз говорил. – Тон Локи бесит Тора больше, чем сам смысл слов. Будто он больное, раненое животное, которое необходимо успокоить, прежде чем заколоть. Будто он не в себе и нуждается в терпении и жалости. – По-другому было…

Уходит от прикосновения и поворачивается так резко, что Локи остается только упасть на спину и заткнуться, сбитому с толку таким выпадом.

Сбитому с толку тем, что теперь он сам в капкане. Заперт в живой клетке из сминающих мягкую подушку кулаков. Заперт под нависающим над ним, исказившим лицо в гримасе Тором. Тором, вместо зрачков у которого одно лишь синее пламя. Чистая энергия и сила.

Распахнутое окно врезается в пластиковую раму. Ливень, поутихший было, расходится снова. Гремит где-то вдалеке.

– Я мстил за тебя, ослепленный горем, – начинает тихо, скорее для самого себя. Скорее для того, чтобы выскрести это изнутри. Избавиться, как от отравы. Не задумывается ни на миг, останется ли что-то после нее. Останется ли что-то у него. – Я мстил, мечтая умереть в битве, отправиться вслед за тобой, отцом и Хеймдаллем, но смерть не нашла меня!

– Все верно! – Локи первым переходит на крик, вскидывает голову, приподнимаясь на локтях, и теперь они почти что соприкасаются лбами. Локи отчего-то не смеет протянуть пальцы и ухватиться за чужую шею с набухшей, пульсирующей яростью жилой. Не смеет коснуться и притянуть ближе. – Ты мстил! Гнев придал тебе сил! Достало бы тебе отчаяния отправиться на Нидавеллир, если бы я был рядом?! Как еще я должен был спасти нас обоих?! Разве это не приемлемая цена за жизнь?

Как же Тору хочется рассмеяться! Хочется запрокинуть голову и хохотать, пока в горле не задерет. Хохотать до удушья и выступивших слез.

– Спроси меня, жил ли я эти два года, пока ты отсиживался в какой-то дыре? Жил ли я, мучимый тем, что не смог даже отомстить?

Локи отворачивается и молчит. Тяжело опускается на подушку и теперь уже сам в стену глядит. Его скулы кажутся необычайно острыми, если смотреть с такой стороны. Он весь кажется острым в своем сокрытом за мягкими улыбками коварстве.

Локи молчит… Кусает губы и все же решается не только посмотреть в глаза брата, но и выдавить из себя нечто похожее на вызывающую усмешку.

– Я был на Сакааре.

– Два года?

– Сбежал сюда, как только смог, понятно тебе?! Попробуй-ка втереться в доверие к тому, кого однажды предал! – запальчиво договаривает и осекается на последнем слове. Договаривает и, судя по выражению глаз, жалеет, что не может отмотать секунды назад. Не может стереть разочарование, так явственно проступившее на лице брата. Тор же жалеет, что не выдержал и заговорил с ним. Тяжело откатывается в сторону и проводит ладонью по заросшей скуле.

– Возвращайся на Сакаар.

Локи, как и брат, лишь слепо глядит в потолок и медленно качает головой. Кажется, будто перед его взором проносятся целые вселенные, а то и куда больше.

– Знаешь, когда-то давно, все, чего я хотел, – это быть твоим миром. Но чем больше я хотел этого, тем меньше ты во мне нуждался. А после, когда я узнал истинное имя своего отца, все стало на свои места. Я все понял.

Тор не собирается спрашивать что. Тор не собирается вспоминать, сколько пытался образумить и убедить. Сколько пытался вернуть назад, а после просто притащил. Тор не собирается вспоминать. Ни радужный мост, ни темный мир. Тор не собирается ничего и больше никогда.

– Смерть Одина должна была развести нас.

Тор все еще хранит тишину. Не собирается больше вступать в патетику и вестись на провокации. Того, что он сказал и услышал, более чем довольно.

– Но я не смог уйти, когда подвернулся момент. Не смог принять то, что ты смирился и живешь дальше, не пытаясь вернуть меня. Я не смог принять то, что принял ты. – Каждое последующее слово тише предыдущего. Каждое последующее режет больнее прежнего. Тор с удивлением понимает, что может чувствовать боль сверх той, что ему уже причинили.

Ему нужны проклятые «Скиттлс», чтобы занять рот. Ему нужно что-нибудь, чтобы не начать говорить тоже. Не начать говорить о том, что он сам день и ночь прокручивает в голове. Ему бы прикусить язык да забить приторной сладостью рот. Да ни леденцов, ни драже под рукой нет. Есть только правда, что на вкус хуже плесени.