Я сажусь, и клейкие нити прилипают к моему рту. Еще одна вспышка – и они делаются толще, душат меня. Я срываю паутину и кричу, зовя маму, но не вижу ее; слишком густое плетение разделяет нас. Тогда я выдергиваю трубку и спрыгиваю с постели.

Из моей руки снова течет кровь, но не так, как раньше. Она поднимается вверх толстой струей и превращается в пламенеющий алый меч. Инстинктивно я хватаю его и рассекаю нити, прорубаясь сквозь липкое волокно к маминой кровати. Ее тело завернуто в плотный кокон из паучьего шелка.

Красное сияние, исходящее от моего меча, озаряет мягкие игрушки и кукол, которые висят на блестящих нитях вокруг. Игрушек в палате стало больше, чем раньше. Они хватают меня за волосы, кусают, царапают, пока я прорубаюсь к маме, закутанной в кокон. За секунду до того, как я успеваю к ней приблизиться, на пляшущей ниточке передо мной повисает клоун. Он играет на виолончели, смеется, дразнится. То, что я слышала раньше, не было воем ветра… Это пела виолончель.

Своим кровавым мечом я бью клоуна, и он падает к моим ногам. Музыка затихает, хотя его руки продолжают водить смычком по онемевшим струнам.

Наконец я добираюсь до кокона и рассекаю белые нити. Страшно заглянуть внутрь. Паутина раздвигается, но передо мной вовсе не мамино тело.

Это Джеб, который смотрит на меня мертвыми глазами.

Серое лицо, покрытое ранами. Рот, который открывается и издает вопль.

Я кричу в унисон, и наши голоса, соединившись, звучат так пронзительно, что мне приходится зажать уши.

Наступает тишина, и в моем сознании раздается чей-то бесплотный шепот: «Всё закончится именно так, если ты не будешь бороться. Займи свое место. Проснись и сражайся. Сражайся!»

Я просыпаюсь, судорожно глотая воздух. Волосы облепили лицо. Я убираю их, чтобы видеть хоть что-то. Сквозь жалюзи сочится лунный свет. Никакой паутины в палате нет.

Мое сердце начинает биться ровнее, когда я вижу маму, которая спокойно спит в своей кровати. Игрушки сидят на подоконнике – все, кроме одной. Клоун смотрит на меня с тумбочки. Его рука медленно водит смычком по струнам в такт ветру, завывающему за окном.

Я издаю приглушенный стон и сбрасываю массивную игрушку на пол. Она падает со странным бряканьем и остается лежать неподвижно, однако намек ясен: Морфей здесь, в мире людей, и все, кого я люблю, в опасности, если только я не найду его, не заявлю о своих правах на трон и не сражусь с разгневанной Червонной Королевой за Страну Чудес.

Клоун больше не преследовал меня после того кошмара. Я сунула его в мусорный бак, под использованные бумажные полотенца и старые журналы, пока мама спала. Игрушка оказалась тяжелее, чем я думала – весом почти как ребенок, – и она словно извивалась у меня в руках. Мне стало еще беспокойнее, чем раньше: я поняла, что определенно видела этого клоуна где-то, только не могла вспомнить где. Маме я сказала, что отдала игрушку няне и попросила отнести ее в детское отделение, потому что, мол, не хочу хранить подарок от незнакомца.

Незнакомец. Идеальное описание Морфея. Он не похож ни на одного человека, ни на одно существо из тех, что я знаю. А мне есть с кем сравнить.

Утром в среду папа высаживает меня у школы за двадцать минут до звонка.

Сил нет совсем. Выйдя во вторник из больницы, я отказалась принимать успокоительные, которые прописал врач. Боль от ушибов, мысли о клиентке Джеба и страх перед оглушительным вторжением Морфея в мою повседневную жизнь лишают меня сна.

– Ты даже с макияжем совсем бледная, – говорит папа и протягивает мне рюкзак, когда я, выйдя из машины, ступаю на асфальт парковки. – Надеюсь, ты не переутомишься.

Невозможно объяснить ему, почему в моем лице ни кровинки. И папины тревоги – ничто по сравнению с тем, как волновалась мама, когда я вернулась домой из больницы. Она никому не позволяла меня навещать, утверждая, что мне нужен отдых, поэтому я даже не смогла увидеть Джеба и Дженару. Поскольку мой новый мобильник не заряжен, пришлось обойтись коротким и малосодержательным разговором по домашнему телефону с ними обоими. Джеб рассказывал о встрече с богатой наследницей как-то уклончиво, предлагая обсудить всё при встрече. Меня это ничуть не успокоило.

Когда утром я выходила из дома, мама сказала вдогонку:

– По-моему, так рано идти в школу – плохая идея. Лучше пропусти один день, тем более что колесо пока не сменили.

Но я все-таки уговорила папу меня подвезти – и теперь не спешу уходить.

– Папа, пожалуйста, перестань приписывать маминой паранойе какие-то реальные основания. Персефона на целую неделю отпустила меня с работы. Мне надоест сидеть дома. Кроме того, надо готовиться к экзаменам. Летом я заниматься не собираюсь. Я хочу сдать экзамены вместе со всеми.

Я принимаю решительную позу. Победа должна остаться за мной. Если я не разыщу Морфея сегодня, он явится к нам домой. Маме это нужно меньше всего.

Папа крепче стискивает руль. Солнечные лучи пробиваются сквозь ветровое стекло, отражаясь от обручального кольца и серебристого логотипа на рабочей футболке.

– Не сердись на маму. Ты нас всех перепугала. Она с трудом пришла в себя.

Я прикусываю губу.

– Да, понимаю. Но она так и стоит у меня над душой, хотя опасность уже миновала.

Неправда. Она ждет, затаившись, совсем рядом.

– Я сильнее, чем вы оба думаете.

Папа немного расслабляется.

– Прости, Бабочка. Иногда я забываю, как ты выросла за минувший год.

Наконец он улыбается по-настоящему.

– Приятного дня. Держись там на экзаменах.

– Спасибо. – Я стискиваю папину руку и захлопываю дверцу машины.

Я улыбаюсь и машу ему вслед, хотя моя уверенность в изрядной мере напускная. Я постоянно гадаю, какие еще козыри припрятаны в атласном рукаве Морфея.

Когда подземцы выходят в мир людей, они должны соблюдать правила. Если только они не желают, чтобы их увидели как есть, в странном нездешнем обличье, они должны принять для маскировки человеческий облик – поменяться с кем-то местами. И тот бедолага будет вынужден оставаться в Стране Чудес, чтобы по миру смертных не расхаживали два одинаковых человека; он не сможет вернуться на землю, пока его двойник не сбросит чужую личину. Только тогда он получит обратно прежний вид и прежнюю жизнь.

Следовательно, Морфей вынудил кого-то прыгнуть в кроличью нору. А еще это значит, что, возможно, я не сразу его узнаю; иными словами, у Морфея есть ощутимое преимущество.

Как будто у него и так их мало.

Небо ясное, солнце греет спину. Я победила в утреннем споре с мамой у гардероба и надела темно-розовую тюлевую мини-юбку, приталенный серый пиджак, чулки с индийским узором и черные, высотой до колена, сапоги на шнуровке. Я шагаю к двери, убеждая себя, что готова к встрече с Морфеем.

Пробираясь среди машин – в одних кто-то сидит и громко играет музыка, другие пусты, – я вижу ржавый оранжевый «Шевроле» Корбина. Корбин и Дженара страстно целуются в ожидании звонка.

В любое другое время я бы прошла мимо и оставила их в покое, но сегодня мне нужна информация о нашем новом ученике по обмену. Джен знает всё обо всех в школе.

Из приоткрытого окна льется мелодия кантри. Кашлянув, я стучу по стеклу ладонью. Митенки заглушают звук.

Корбин резко открывает глаза, отстраняет Дженару и указывает ей на окно. Джен взвизгивает, распахивает дверцу, втаскивает меня на сиденье рядом с собой и обнимает, пихнув Корбина, чтобы подвинулся. Тот старается спасти стакан с колой, который зажат между его бедром и дверью.

– Прости, – говорю я ему через плечо Дженары.

Корбин кивает и улыбается – застенчиво и выжидающе. Несомненно, он ждет, что я поприветствую его, как обычно, и шутливо намекну на братскую любовь между ним и Джебом. Их объединяет увлечение машинами, и они часами обсуждают грядущий ремонт «Шевроле». Жаль, что Джеб никак не может выкроить время, чтобы вместе с Корбином повозиться в гараже. «Добро пожаловать в мой мир, Корб».