- Ох, верно. А я и забыла. Упокой Господь ее душу...
Старуха хлебнула настойки, закашлялась.
- Мир праху, добрая баба была, хоть и чудная. Чародея энтого вашего - выкиньте из головы. Коль ушел, так уж не вернется. А то, вишь, ходите смурные, сил нет глядеть.
- Спасибо, бабуль, - Эльма улыбнулась старухе. - Твои бы слова да Господу в уши.
- Чем Господа поминать, лучше б сами старую послушали.
- Так мы и слушаем.
- Вижу я, как вы слушаете, - проворчала старуха, посасывая сало.
- Уж как умеем: сама говоришь, молодежь - ум цыплячий. - Эльма со смехом пододвинула ей тарелку. - Ешь, бабуль, а то вперед тебя все склюем.
- На здоровье, малая: будешь есть вдосталь - глядишь, ума и прибавится. Откуда ж уму взяться, если в теле кости одни?
"Если вот так судить по сложению - Джибанд из всех самый умный. - Деян, выдохнув, в один глоток ополовинил кружку. Облепиховку он не очень-то жаловал, но погода и все другие обстоятельства и впрямь располагали. - Эх, бабуль... Хоть что-то хорошее за сегодня. Не так уж и мало!"
Иногда Шалфана Догжон спала целыми днями, иногда без смысла и порядка начинала суетиться, воображая себя "молодой хозяйкой", иногда принималась капризничать или скандалить из-за каких-то несущественных - или вовсе не существующих - мелочей. А временами, принимая Деяна и Эльму за покойных сына и невестку, требовала объяснить, куда подевался внучек Петер; жена Петера тогда забирала дочерей и уходила из дома или запиралась в малой комнате.
Деян переносил эти старческие капризы и расспросы почти спокойно - так же, как когда-то припадки старой знахарки. Но Эльме Шалфана приходилась родной бабкой, и она была привязана к ней не меньше, чем к матери.
Спокойные дни, когда Шалфана пребывала в ясном сознании и добродушном настроении, с весны были наперечет, а часы, когда с ней становилось возможно, как прежде, поболтать за столом, выдавались и того реже. Поэтому сейчас Эльма буквально светлела лицом, глядя на старуху. Даже смеялась искренне, от души, что в минувший с отъезда Петера год случалось редко... Если случалось вообще.
Деян, как ни старался, не смог припомнить, когда слышал ее смех последний раз.
"Прости, Серая. Я не задумывался... не замечал, чего тебе стоит держаться, да еще поддерживать всех нас".
Он перевел взгляд на ее руки, мелькавшие над столом, - шершавые от мозолей, с въевшейся рыжиной у ногтей из-за алракцита. Про эти руки, эти мозоли он думал много, думал едва ли не каждый день, корил себя, что не может помочь, делать больше, чем делает; а настоящая беда тем временем подкрадывалась с другой стороны. Для Эльмы, казалось, не существовало и не могло существовать непосильной ноши, однако впечатление это было обманчиво... Она не боялась никакой работы, никаких тягот, но груз на душе давно уже сделался для нее одной невозможно велик.
- Деян, чего приуныл, а? - Старуха зыркнула на него из-под седых бровей. - Деревяшка на погоду ноет?
- Нет. Задумался, бабушка Шалфана.
- Будешь думать за столом - облысеешь до срока. Ешь-ка лучше, пей. Напьешься, так не беда, токмо дом не круши - кому его чинить потом, если ты день-деньской сидишь, да думаешь?
- Не буду. Спасибо, бабушка. - Деян благодарно улыбнулся старухе.
Вряд ли она многое поняла из того, что слышала, но чуяла висящую в воздухе тревогу и на свой грубоватый лад старалась развеселить их - не только родную внучку, но и его, хотя какое ей, казалось бы, дело до его напастей?
Деян выпил еще; по телу разливалось тепло. Только сейчас он понял, что за день на ветру и в сырости продрог до костей. Устал и проголодался, как волк, - хотя еще недавно о еде не мог и думать. Душащий, сдавливавший все внутри ком напряжения рассосался. Он - здесь и сейчас - чувствовал себя дома...
"Дома?" - Деян по привычке бросил взгляд наверх.
Строились Химжичи и Догжоны когда-то в один год, потому стыки балок и резные рейки-украшения здесь были почти такими же по виду, как в его родном доме; едва заметные отличия поначалу, когда он только переехал к Догжонам, буквально сводили с ума. В бессонные ночи он вглядывался в них до рези в глазах, и в темноте чудилось, как углы дрожат, расплываются тенями, обретают привычный вид...
С той поры минул год. Деян по-прежнему ночами вглядывался в потолок, но узор стыков и трещин больше не тревожил, не казался неправильным. Был другим - но и только.
"И я не чужой здесь. - Он обвел взглядом комнату. - Пусть Петер потом вышвырнет меня за шкирку; но сейчас - здесь мой дом, моя семья. И даже десяти чародеям этого не изменить".
- Я привыкла, что ты молчишь и хмуришься. Молчать и улыбаться - это что-то новое. - Эльма, подливая ему облепиховки, взглянула с подозрением.
- Да, новое. Но почему бы и нет? - Он картинно развел руками.
- IX -
Деян уже задал корма курам и прибирал стол, когда вернулась Эльма, выходившая проведать Малуху с девочками у Солши. Старуха Шалфана снова посапывала на печи.
- Порядок: компот пьют, на ночь обещали запереться наглухо, - не дожидаясь вопроса, сказала Эльма с порога.
- Хорошо.
- И еще одно: на улице встретила внучку Лесоруба - она как раз сюда шла.
- Киан послал? - Деян насторожился. Внучка Киана, миниатюрная веснушчатая девчушка, была тихой и стеснительной, и ей самой никакой надобности идти под ночь к Догжонам быть не могло. - С чем?
- Она долго мялась, но передала дословно. - Эльма подбоченилась и проговорила с выражением:
- "Сказать этому грамотею, чтоб не высовывался больше и писульки свои в печь сунул, пока энти пришлые по домам шариться не начали. А то голова - не нога, деревянную не приделаешь!" - Она улыбнулась. - Вот так вот. Старик без грубости и доброго дела сделать не может. А ты, никак, думал, что Лесоруб с досады тебя под руку Голему подставить захочет? Да? Ох, Деян. По лицу вижу - так и думал...
Деян отвел взгляд. О чем он точно не думал, так это что Киан-Лесоруб начнет давать советы, как ему выкрутиться.
- Эх ты! - Эльма взглянула с укоризной. - Нельзя так о людях... Но разве в твоих записках есть что-то о развалинах?
- Нет, ни словом не упоминаются, если я сам чего не забыл. - Деян в задумчивости поскреб подбородок. В коротких записях, которые он начал вести девять лет назад, чтобы не разучиться писать, ничего интересного для чародея не было. - Но, может, лучше все-таки поберечься лишний раз. К тому же, если я его не послушаю, Киан точно обидится...
В маленькой комнате стоял невысокий столик для рукоделия: Деян иногда использовал его как письменный. В нижнем ящике хранилась стопка сшитых ниткой листов серой бумаги, пузырек со сделанными из алракцита чернилами, железное перо и подставка под него, хорошие восковые свечи с подсвечником. Все - подарки от друзей и соседей.
"Верно: нельзя так о людях. Пустая моя голова".
Деян сел за стол, запалил свечу и, раскрыв тетрадь, стал листать страницы. Заметки о рождениях и смертях, об урожае и погоде, о происшествиях: ничего особенного - повседневная орыжская жизнь. Строчка о рождении старшей дочери Петера. Строчка о рождении младшей. Размер подати на будущий год. Зимние бури и летняя засуха, погубившая клубнику; куриный мор. Ничего особенного: девять лет - двенадцать страниц убористым почерком...
Длинный список знакомых имен - мужчины и юноши, ушедшие с вербовщиками: братья, старые друзья, соседи.
Деян бережно провел рукой по странице.
- Завтра будет год.
- Как наши ушли?
- Да. Рано нынче дожди зарядили.
- Если большой нужды нет, то, может, и не стоит сжигать? - Эльма, уловив его настроение, подошла сзади и положила руки ему на плечи.
- Ну, в конце концов, я ведь хотел "хоть что-нибудь" сделать. А эти бумаги... Не в них счастье.
