Жену Терош Хадем любил, хоть и собачился с ней постоянно. Он вообще всех любил, за исключением волков, змей и коров: с последними у него как-то особенно не ладилось. К Химжичам по-прежнему в каждый свой приезд в Орыжь заглядывал, но уже без умысла, просто по-приятельски: новости обсудить, потрепать языком о том, о сем. Стал со временем почти за члена семьи: обращались все между собой на "ты" и запросто. Пил священник за двоих, жаловался на жену и детей-негодников, вспоминал "большой мир" и рассуждал о том, как чудно все же устроена жизнь.

Медведями леса заречинского плоскогорья славились не больше всех других, но на карте так и было записано: "Медвежье Спокоище"; то есть попросту глухомань. Никакого иного названия - быть может, более обидного, но, как сказали бы старики, "жизнею нажитого", звучного - безвестный мастер-картограф придумать не сподобился.

Свирепый лесной зверь, холод и безжалостная зимняя тоска сгоняли людей за общий частокол. Во всей округе теперь дымили печными трубами лишь два села: Орыжь, в которую превратилась деревенька Рыжевка, а в пятнадцати верстах к востоку от нее, в самой глубине Спокоища - разросшаяся с былых времен Волковка. В низину промеж сел с округи собиралась влага, делая почву тучной и пригодной для пахоты: с других сторон лес не отступал, земля не поддавалась. От Орыжи было сорок верст на юго-запад лесной дорогой до тракта, и оттуда еще полста до ближайшего городка. "Не ближний свет, по эдакой тропке-то", - как говорил Терош Хадем, все собиравшийся как-нибудь наведаться в город, но так ни разу и не собравшийся.

Дорога из Спокоища к тракту в самом деле была никудышная: даже в хорошую погоду не всякий воз пройдет, а в дурную - и пеший ноги поломает. В дожди ее подтапливало, в засуху, когда земля осыпалась песком, а по верхам шумел злой горячий ветер, - заваливало. Когда жителям Орыжи или Волковки случалась надобность до большого мира, они обыкновенно сами отправляли гонцов к тракту. Также сами расплачивались и с королевскими сборщиками, чтоб "почтенным господам" не приходилось сворачивать с большака и пробираться к селам, растрачивая по пути и без того невеликое добродушие. Каждый год старосты сговаривались со сборщиками, сколько добра нужно сдать на будущий год, чтоб у тех и в следующий раз не возникло охоты утруждать себя тяжелой дорогой, подушевой переписью и неизбежным ее следствием - налогом людьми для государственных работ или воинской службы. Сборщикам такой расклад приходился по душе уже полвека с лишком - за которые сменилось трое князей, Дарвенское княжество обратилось в королевство Дарвенское, а в Медвежьем Спокоище о князьях и королях уже и думать забыли. Раз в три-четыре года мужчины сообща выезжали в город на большую летнюю ярмарку, продавали шорные поделки и брали взамен когда хорошее железо, когда диковинные нарядные ткани, а когда и вовсе всякую чепуху: в общем-то, большой нужды в этой торговле не было - своего добра хватало.

Как-то раз, уже на памяти Деяна Химжича, орыжский староста Беон Сторгич, большой любитель мудреного оружия и охоты, потратился и привез блестящее, с тонкой отделкой по дереву, новенькое ружье. Созвал соседей, при них разобрал и собрал диковину, пальнул по мишени; люди диву давались, долго меж собой перешептывались: эдакая штука - и работает без колдовства! Но на том все и закончилось: проку в Беоновом ружье было -только доски перешибать и птицу пугать: било оно сильно, но криво и вразброс, так, что с двадцати шагов в мишень не всякий раз удавалось попасть; примеривались мужики к ружьям и раньше, но, говорили, были те еще хуже. Мороки с ними была - тьма, и просили за них баснословно дорого, так что охотились в Спокоище по старинке: силками, ловчими ямами, рогатиной да пращой. Пару лет Беон возил ружье на Свалов холм в Солнцестояние - "задать фейерверку", а потом, после одного злосчастного выстрела, забросил на чердак.

На старой карте священника обширное пятно Медвежьего Спокоища отмечали два значка: овал с загогулиной внутри и маленькими штришками во все стороны, похожий на жука-многоножку, и треугольник с пятью точками по центру. Как объяснял Терош Хадем, овал обозначал "лесное золото" - шкуры, кожи, кость, а треугольник с точками - алракцит, хрупкий камень рыжего цвета; отдельные самородки, изредка попадавшиеся в каменистой почве, напоминали формой лопуховые корни. Восточнее Волковки, в самой глубине спокоищевских лесов, скрывались древние полузатопленные шахты: запасы в них истощились давным-давно, но, чтобы добыть немного алракцита, не было нужды зарываться под землю. Из него где-то далеко в большом мире делали, как думали многие поколения жителей Спокоища, краситель для тканей: никакого другого применения ему найти люди не могли, и на ярмарке он хода не имел; но княжьи - теперь королевские - сборщики всегда алракцит жаловали. Для простоты учета - это Деян знал уже от старосты Беона - считалось, что волковцы выплачивают налог костью и шкурами, орыжцы - алракцитом. В действительности налог собирали сообща, и сдавать возы к тракту мотались вместе, тогда как в остальном села были между собой весьма различны, и даже существовало между ними определенное соперничество.

В Волковке до недавнего времени насчитывалось семьдесят дворов супротив сорока орыжских. В Орыжи с тех пор, как вконец обветшало оставшееся без постоянного присмотра отца-настоятеля святилище, ничего примечательного не было - за исключением разве что Сердце-горы с развалинами у ее подножья, но та привлекала лишь неугомонных мальчишек. В Волковке же усилиями Тероша Хадема святилище содержалась в порядке, а в старом амбаре два расторопных семейства с незапамятных времен обустроили по почерпнутым в городе образцам летнюю "ресторацию". В одной половине поставили столы и с вечера до полуночи подавали выпивку и закуски, в другой устраивали то танцы, то борьбу, а так как денег для расчета в Медвежьем Спокоище никто не держал - оплату взымали, по мере надобности, натурой: с кого продуктами, с кого посудой, с кого помощью по хозяйству. Волковцы своей придумкой гордились необыкновенно; орыжцы больше посмеивались, чем завидовали, хотя молодежь нет-нет да и моталась в Волковку "в ресторации гульнуть". Орыжь жила спокойно и дружно. Общинные вопросы и споры решал обыкновенно староста единоличной властью или же привлекая на помощь тех, кого полагал подходящими советчиками. В Волковке в иные годы старост насчитывалось по семь душ, но то было одно название: по любому поводу - будь то перенос на два шага чьей-то межи, затеянные преподобным Терошем уроки грамоты или строительство запруды на Вражковом ручье - волковцы устраивали сходы, где решали вопрос всем миром. Случалось, доходило до драк.

Подраться волковцы вообще были не дураки, но и орыжцы, если рассердить, не отставали; к празднику летнего Солнцестояния соперничество между селами обострялось особенно, и в шуточных боях на Сваловом холму порой случалось кому-нибудь пострадать, - но тем ссора и разрешалась ко всеобщему удовольствию.

Так жили в Медвежьем Спокоище - кто счастливо, кто нет. Размеренно, по-дедовски, без особенного беспокойства, и даже Терош Хадем уверился со временем, что так и будет впредь, что и сыновья его, и внуки будут жить той же тихой жизнью, какой зажил, осев в глуши, он сам. Но не довелось...

Первые отзвуки грядущего несчастья докатились до Орыжи прошедшим летом вместе с привезенными Халеком Сторгичем от королевских сборщиков слухами.