– И вот этот робкий скромняга – наш будущий правитель? – немного с сарказмом заметил фон Пален.
– Лучше скромняга, чем сумасброд – папаша, – ответил на это Платон Зубов.
– Ещё неизвестно, что написано в манифесте, – заметил Панин. – А вдруг в нем совсем не то, что вы думаете?
– А вам не терпится надеть прусский колет и салютовать эспонтоном? – уязвил Зубов.
– Крамола! Кра-мо-ла! – зарычал Безбородко. От возмущения у него побагровел нос, а мясистые губы затряслись. – Вы понимаете, о чем говорите, господа?
– Прекрасно понимаем, Александр Андреевич, – зло усмехнулся Платон Зубов. – Так, что делать будем?
– Ждать великого князя Павла Петровича, – твёрдо сказал Безбородко. – И не забывайте: там, – он указал на стену, – умирает императрица.
Часам к девяти вечера карета наследника подкатила к подъезду Зимнего дворца. Ее сопровождали шесть адъютантов верхом с факелами в руках. Слуги открыли дверцу кареты. Первым вылез Кутайсов, за ним – Павел. Великий князь подал руку супруге, Марии Фёдоровне. Та осторожно выбралась из кареты, путаясь в подоле шубы, взглянула в освещённые окна дворца и тихо, задумчиво сказала:
– Как давно я здесь не была.
– Ну, вот…, – неопределённо произнёс Павел, сделал рукой жест по направлению к входу, у которого уже толпились множество вельмож.
– Ваше Высочество, может, подождём? – трусливо спросил Кутайсов. У него стучали зубы не то от холода, не то от страха.
– Чего ждать? – не понял Павел. – Судьбу не ждут, она сама приходит.
Лишь только Павел Петрович переступил порог Зимнего дворца, как, громко цокая подковами, подошел эскадрон гатчинских гусар.
– Слава богу! Вы, Добров! – узнал меня Кутайсов. – Ах, и Вуич с вами! Ух! – с облегчением выдохнул он и снял шляпу.
– Что-то угрожает наследнику? – спросил я, спрыгнув с лошади.
– Да кто ж его знает. Даже если и угрожало – всемером с адъютантами мы бы не справились, а с вашим эскадроном – да хоть на штурм пойдём!
Павел тяжёлым шагом, чуть ли не прусским строевым, шёл по анфиладе Зимнего дворца. Треуголку надвинул на лоб. Из-под шляпы сверкали решимостью, но с искорками страха, тёмные глаза. Лицо бледное, нижняя губа брезгливо выпячена. Правая рука с тростью совершала нервные резкие движения в такт шагам. Следом семенила Мария Фёдоровна, вцепившись в левую руку супруга. А за ними уверенно грохотали каблуками и звенели шпорами чёрные гусары со свирепыми, раскрасневшимися от долгой езды по морозу, лицами. Множество придворных, съехавшихся во дворец, по случаю болезни императрицы, почтенно расступались перед этим грозным шествием и кланялись низко-низко. Павел даже не глядел на них.
У покоев императрицы он остановился. Караульных гренадёров тут же сменили гатчинские гусары.
– По уставу я обязан…, – начал было офицер стражи.
– Хорошо, что вы знаете устав, – оборвал его ротмистр Вуич, грозно взглянув исподлобья. – Можете сдать караул.
Павел вошёл в покои императрицы. В тусклом свете лампадок он увидел тяжёлый балдахин. На огромном ложе с кучей атласных подушек никого не было. Здесь стояла духота и ужасный смрад. Испуганные люди оглянулись на Павла и почтенно расступились. Их было много. Они занимали почти все покои.
Наконец он увидел мать. Тело императрицы горой покоилось на полу. Павел шагнул к ней. Приклонил колени. Полное, одутловатое лицо императрицы казалось вылепленным из воска. Темные трупные пятна уже начали проступать на обвислых щеках. Глаза полузакрыты. Из-под век виднелись покрасневшие белки. Она прерывисто сипела. Из края рта сочилась и пенилась тёмная струйка. Лекарь Роджерс заботливо вытирал рот царицы платком.
Павел поднялся, отозвал Роджерса в сторону. О чем-то спросил. Тот развёл руками.
Перед Павлом на колени рухнул Захар Зотов, старый камердинер императрицы, приставленный к ней ещё Потёмкиным.
– Горе! – заплакал он. – Не уберёг…. А что я мог сделать? Прости меня, Павел Петрович?
– Да в чем твоя вина? – пытался Павел отнять от него руку, которую Зотов покрывал поцелуями.
– Что ж теперь будет? – вырвался отчаянный стон у камердинера.
– Дурак! – оборвал его Павел. – Почему на кровать не уложили? Почему на полу?
– Так, сил не было…
– Молчи! – шикнул на него Павел и зашагал дальше.
Наследник оставил супругу в покоях императрицы, сам с Кутайсовым проследовал в кабинет канцлера. Увидев столь большое собрание офицеров, Павел слегка удивился. Багровый от напряжения канцлер сидел за большим столом. Справа от него стояла партия во главе с Платоном Зубовым, с другой стороны – Панин, фон Пален и несколько гвардейцев.
Безбородко тут же вскочил, отодвинув тяжёлое кресло, оббежал стол и склонился перед наследником. Все последовали его примеру. Только Платон Зубов слегка переломился, как бы подчёркивая свою значимость. Павел прошёл к столу и уселся в кресло, в котором только что восседал канцлер.
– По какому поводу собрались, господа? – стараясь говорить беззаботным тоном, спросил он.
– Обсуждаем передачу престола, – честно ответил за всех Зубов.
– Императрица ещё жива, – возразил Павел.
– Вы прекрасно понимаете, что дни её сочтены, – смутившись, но все же твёрдо произнёс Зубов. – И мы, представители дворянства, обеспокоены… – Он запнулся… – завещанием… Волею Ея Величества. В чьи руки перейдут бразды правления Великой Росси.
Павел долго молчал, отречено глядя на зелёное сукно стола. Никто не смел пошевелиться. Только поленья потрескивали в камине. Наконец Павел Петрович встрепенулся, как ото сна.
– Что же вы так жарко топите? – спросил он у Безбородко. – Дрова тоже денег стоят.
– У меня, видите ли, ревматизм, – заискивающе улыбнулся Безбородко. – Иногда так прихватывает – мочи нет терпеть.
– Где манифест? – напрямую спросил Павел. – Мне то вы можете его показать?
– Безусловно! – Безбородко засеменил к стене, где находился тайный сейф. Вскрыл металлическую дверцу и положил перед Павлом небольшой белый конверт, перетянутый чёрной атласной лентой.
– Вы знаете содержимое? – спросил Павел Петрович.
– Нет, – пожал плечами канцлер. – Сею тайну Её Величество не доверяла никому. Манифест был написан лично императрицей, без чьего-либо присутствия и запечатан тоже лично.
– Вы его вскроете? – спросил осторожно фон Пален.
– Не имею права, – твёрдо ответил Павел. – Здесь же написано: «Вскрыть после смерти в сенате».
– Вы же – наследник, – подал голос Панин.
– А вы в этом уверены? – недобро спросил Павел. – А если в нем иная воля. – Палец великого князя уткнулся в конверт.
– Дворец взят под охрану эскадроном Гатчинских гусар, – напомнил ему Панин.
За окном раздался барабанный бой и отрывистые команды.
– Что это? – насторожился Павел Петрович.
– Преображенский полк, – торжествующе объявил Платон Зубов. – Я велел поднять его по тревоге. Преображенский полк подчиняется мне. Сейчас ваших гусар сменят.
Наследник и его сторонники помрачнели. Окружение Платона Зубова – наоборот, приободрились.
– Пропустить! Как смеешь, собака преграждать? Изрублю! – раздался с улицы грозный голос. И тут же площадь наполнилась звоном подков по булыжнику.
– Аракчеев, – узнал фон Пален. – Прибыл с павловскими драгунами.
Зубов побледнел и сжался. Все чего-то ждали. Вскоре из коридора раздались торопливые, тяжёлые шаги. Аракчеев в дорожном плаще, без шляпы, весь в грязи вошёл, обежал всех взглядом, встал по стойке смирно перед Павлом Петровичем. Отрапортовал:
– Прибыл с Павловским драгунским полком. Павловский гренадерский и Гатчинский егерский вместе с артиллерией на подходе.
– А кто вам позволил вводить войска в Петербург? – гневно спросил Зубов.
– Простите, – быстро взглянул в его сторону Аракчеев. – У меня есть единственный начальник, перед которым я держу ответ, остальных – не признаю.
– Александр Андреевич, ну почему вы в таком виде? – возмутился Павел Петрович, но по его тону было понятно, что теперь-то он спокоен за себя и весьма доволен решительностью своего подчинённого. Если Аракчеев здесь – ему ничего не угрожает. – У вас мундир в грязи. Вы раньше не смели ко мне являться с докладами даже в нечищеных сапогах.
