Баур наконец узнал его. Один из многих дежурных офицеров группенфюрера Раттенхубера, начальника личной охраны фюрера. Да, вспомнил, они в последние дни апреля часто пили кофе в буфете фюрербункера, болтали ни о чем, обсуждали последние сплетни с фронтов. Баур протянул ему правую руку, но та не слушалась, так и осталась лежать на одеяле. Бергмюллер присел на краешек постели и осторожно пожал безжизненную руку Баура.

– Здесь много знакомых. Я разговаривал с ранеными гауптштурмфюрером СС Хеншелем, унтерштурмфюрером СС Хофбеком, они оба инспекторы СД. Помните, обеспечивали связь Раттенхубера с центральным аппаратом РСХА? От них я узнал, что в госпитале и тяжелораненый штурмбаннфюрер СС Линге, и электромеханик имперской канцелярии Хеншель, однофамилец тому, другому Хеншелю, и один из официантов рейхсканцелярии, фамилию которого не знаю. Возможно, еще кто-то.

Баур движением головы велел Бергмюллеру наклониться и прошептал:

– Никому об этом, Бергмюллер, ни слова. Вы никого не знаете, не видели, ни о ком ничего не слышали. О фюрербункере помалкивайте, о фюрере, Бормане, Раттенхубере, Мюллере и всех других. И меня забудьте. Иначе они вас замучают допросами. Вы поняли меня?

– Так точно.

– Все новости, что узнаете, о наших людях, о положении в Германии, в мире, об отношениях союзников, – абсолютно все докладывайте мне.

– Будет исполнено, господин группенфюрер. Поправляйтесь. – Бергмюллер попрощался наклоном головы.

Не скажу, что жизнь моя и ранее была легкой и безоблачной. Безусловно, война и послевоенная разруха, борьба с коммунистами в Баварии, тяжелая и опасная работа пилота гражданской авиации, вечное стремление обеспечить благополучие семьи, матери, – все это ложилось зарубками на мое пока еще здоровое сердце. Но тридцать третий год оказался очень нервным.

В начале января после обслуживания избирательных кампаний Гитлера я вернулся в «Люфтганзу» и вновь стал работать на различных внутренних и международных маршрутах. Вскоре мне на дом доставили огромную коробку, перевязанную разноцветными лентами. В ней оказался подарок Гитлера – дорогой серебряный чайный сервиз с дарственной гравировкой: «Выдающемуся пилоту D-1720, летному капитану Бауру, с добрым напоминанием о трех избирательных кампаниях. Искренне Ваш Адольф Гитлер».

После назначения 30 января Гитлера канцлером Германии руководство «Люфтганзы» перевело меня в его личное распоряжение, я стал летать только с фюрером и высшими должностными лицами государства. Но формально я продолжал оставаться служащим «Люфтганзы».

Семейная жизнь все больше окрашивалась в темные тона. Доррит тяжело болела, подолгу находилась в состоянии депрессии, иногда не узнавала родных и близких, кроме меня, дочери и моей матери, часто ненадолго теряла сознание, плохо ела, в саду и на берегу озера гуляла только в сопровождении дочери или свекрови. Ее брат, Ганс, работавший в знаменитой берлинской клинике «Шарите», сумел наконец добиться консилиума врачей. С большим трудом при помощи мощного увеличения рентгеновского снимка головного мозга удалось обнаружить опухоль. Но ни один нейрохирург не согласился оперировать Доррит. Никакие уговоры, никакие денежные суммы не могли повлиять на их решение. Доррит медленно угасала. Мама и дочь приняли все повседневные заботы о ней. Я в силу загруженности работой видел ее все реже и реже.

Странным образом изменились отношения с моими старыми и добрыми, как мне всегда казалось, друзьями. Как только Гитлер стал канцлером, а Геринг, оставаясь председателем рейхстага, был назначен его преемником в руководстве НСДАП, министром авиации и возглавил формирование воссозданных военно-воздушных сил Германии, в его поведении все больше стало проявляться высокомерие и барство. Со мной он, правда, по-прежнему держался открыто и проявлял доброжелательность, но я чувствовал во всем этом какую-то игру, неискренность, фальшивость. Он больше никогда не возвращался к теме о моей роли в руководстве люфтваффе, не предлагал мне никаких должностей, не приглашал ни на какие совещания. Ганфштенгль как-то сказал:

– А чего вы хотите, Баур, Геринг очень ревнивый человек. Вот вы ведь ему ничего не сказали о предложении фюрера после его прихода к власти сделать вас его личным пилотом. По сути, ведь вы стали одним из самых приближенных к фюреру лиц, одним из самых информированных и влиятельных в его окружении. Кому же это понравится?

Видимо, так и было. Геринг не мог пережить того, что не он предложил Гитлеру сделать меня личным пилотом фюрера после прихода НСДАП к власти, а чуть позднее и командиром особого правительственного авиаотряда. Геринг, возможно, полагал, что Гитлер держал меня в своем ближайшем резерве и в любой момент мог назначить на высокую должность, в том числе и в люфтваффе, не спрашивая на то согласия Геринга. Более того, Геринг оказался явно разочарованным, когда Гитлер не оставил меня в штате люфтваффе, тем самым выведя из подчинения Геринга, а включил в ряды общего СС, подчинив лично себе.

Мильх, старый добрый, всегда веселый и отзывчивый друг Мильх! И он стал другим, нет, не таким заносчивым и высокомерным, как Геринг, но другим, неконтактным, стремящимся улизнуть от встреч, прячущим глаза, скрывающим свою обаятельную улыбку. В этом случае, как мне казалось, причин было две. Первая – все та же, моя приближенность к Гитлеру и, следовательно, ревность. Вторая заключалась в статусе Мильха, который он приобрел в люфтваффе при Геринге. Мильх рассчитывал на большее, видя себя как минимум начальником Генерального штаба военно-воздушных сил, человеком, реально способным влиять на стратегические вопросы развития авиации. Возможно, он надеялся занять пост министра авиации и главнокомандующего люфтваффе в случае серьезного конфликта Геринга с фюрером. Но этого не случилось, и Мильх все больше замыкался в себе, умудрился испортить отношения с большинством высшего командования люфтваффе, многими влиятельными государственными и партийными чиновниками, генералами и адмиралами. Мне его было искренне жаль.

Ганфштенгль оказался прав: приближенность к фюреру сыграла со мной злую шутку в отношениях со многими прежними товарищами и коллегами по партии. Некоторые стали меня сторониться, другие, подобные Гиммлеру, Геббельсу, Леебу, не скрывая, заискивали и искали дружбы. Только Гесс и старый пьяница Гофман оставались искренними и добрыми друзьями. Невзирая на неприязнь Доррит к Гессу, меня связывала с ним настоящая мужская дружба. Наши отношения не изменились и после того, как Рудольф стал заместителем фюрера по партии, быстро вознесся в верхи рейха, превратился в весьма состоятельного и очень влиятельного человека. Мы, насколько позволяла работа, часто встречались у него дома, у Гитлера, в ресторанах и пивных. Он горячо увлекся спортивной авиацией, и я зачастую исполнял роль инструктора, обучая его летать по приборам в разреженном воздухе над Альпами.

С Гофманом мы тесно сошлись во время предвыборных полетов Гитлера. Он очень ценил мою доброту к нему, тяжело переносившему бортовую качку и всегда являвшемуся мишенью злых шуток коллег, обвинявших бедного Гофмана в способности уничтожить за время полетов все спиртные ресурсы Германии. Для него у меня в самолете всегда имелся неприкосновенный запас французского коньяка и шотландского виски. Его вторая супруга хорошо знала мою жену, в конце двадцатых посещала с нею музеи, вернисажи, выставки, они вместе бывали в театрах, а в последнее время она, навещая больную Доррит, приносила ей цветы, читала новости и всякие сплетни из газет и журналов. Гофман, понимая мое непростое положение, при котором пока еще относительно молодой человек, женатый на очень красивой и любимой женщине, из-за ее болезни не имел полноценного мужского счастья, всеми мыслимыми и немыслимыми способами заманивал в свое фотоателье, где угощал хорошим кофе, знакомил с симпатичными моделями и постоянными клиентками. Не хочу казаться ханжой, ему это удавалось, и я неоднократно проводил свободное время не дома, ссылаясь на занятость, а в компании Гофмана и тех молодых привлекательных и весьма доступных дам, которых Гофман называл «мои птички».