Благодаря тандему Шахт – Мильх, к концу тридцать третьего года на строительстве аэродромов, инфраструктуры военной авиации и авиазаводов работало около двух миллионов человек. Конечно, и эти объемы строительства, и реальные суммы, выделявшиеся на создание военно-воздушных сил, и массовая подготовка летчиков – все пока было скрыто как от общественности, так и от зарубежных дипломатов и журналистов. Гитлер все еще опасался решительных санкций со стороны Франции и Англии за нарушение им Версальского договора. Мильх даже издал приказ, которым требовал от подчиненных и промышленников, работающих на военную авиацию, держать язык за зубами и не давать иностранным державам возможности получать представление о темпах роста, фактических размерах и структуре создававшихся ВВС. Поэтому военная авиация Третьего рейха, как, видимо, нигде в мире, развивалась в большей степени в лоне иных отраслей промышленности и транспорта. Так, по договоренности с Имперскими железными дорогами этот концерн обзавелся собственной авиакомпанией, осуществлявшей ночные полеты по старому маршруту «Данцигской авиапочты» – Берлин – Кенигсберг, с целью подготовки экипажей бомбардировщиков к дальним полетам. Сама же «железнодорожная» авиакомпания являлась частью секретной бомбардировочной эскадрильи гражданской «Люфтганзы». А в берлинском офисе «Люфтганзы» за дверью с табличкой «Диспетчерская» располагались штурманские курсы, где проходили подготовку переодетые в штатское офицеры и унтер-офицеры.

Мильх был человеком больших амбиций, мыслил большими категориями, и программы его поражали всех темпами и размерами. Весной тридцать третьего года он сверстал и представил Герингу программу на строительство шестисот боевых машин, главным образом бомбардировщиков. Геринг усомнился, но программу подписал. В сентябре Мильх представил новую программу ускоренного строительства двенадцати тысяч самолетов! Геринг вначале изумился и недовольно надулся, затем расхохотался и подписал программу.

– Только давайте договоримся, дорогой Мильх, в правительстве программу будете представлять вы.

– Уж будьте в этом уверены, шеф, – нагло заявил Мильх.

Программу утвердили без каких-либо корректировок. И Мильх принялся за авиапроизводителей.

Савельев шел в штаб, ободренный разговором с Хлебниковым. Ему хотелось немедленно поговорить со своим первым замом, спланировать поисковую работу, поручить Снигиреву форсировать розыск работников концерна Юнкерса. Проходя мимо новой тюрьмы, он обратил внимание на часового. «Что-то новенькое, – подумал Савельев, – никак у нас первые клиенты образовались?»

– Рядовой, кто выставил пост?

– Товарищ подполковник, в караульном помещении начальник караула, он все знает.

Савельев вошел в караулку. Старший сержант, начальник караула, и еще трое бойцов немедленно вскочили по стойке «смирно».

– Товарищ подполковник, караул в составе…

– Отставить! Сержант, кто назначил караул и кого охраняете?

– Докладываю, товарищ подполковник! Караул назначен товарищем майором Бурляевым. В камерах находятся три немца и два штатских сотрудника опергруппы.

– Покажите журнал.

Старший сержант немедленно представил регистрационный журнал, в котором значились три задержанных местных жителя, рабочие-дорожники, ремонтировавшие городскую мостовую и оказавшие сопротивление представителям советских военных оккупационных властей. Советские же гражданские сотрудники были зарегистрированы арестованными за антисоветскую пропаганду.

Придя в штаб, Савельев пригласил к себе обоих замов. Майор Снигирев, разложив на столе документы, по праву первого зама сразу спросил:

– Разрешите доложить, товарищ подполковник?

– Подождите, Иван Иванович, пусть вначале доложит майор Бурляев.

– Простите, товарищ подполковник, – удивленно спросил Бурляев, – а о чем докладывать?

Савельев внутренне закипал, готов был сорваться на крик, но с трудом сдержал себя. Тяжелым взглядом он сверлил Бурляева.

– Как это о чем? О вашей работе, что сделано, каковы результаты.

– Так ведь все идет в рабочем порядке, товарищ подполковник, текучка, так сказать.

– И задержание немецких рабочих, и арест гражданских сотрудников опергруппы? Все в рабочем порядке? За что, кстати, задержаны немцы и арестованы наши?

Бурляев поерзал на стуле, открыл рабочий блокнот.

– Позавчера я ехал по городу на «виллисе» с водителем и бойцом охраны. Мы въехали на улицу, которую мостила бригада немецких дорожников, перекрыв проезд грузовиком с булыжником. Я потребовал убрать грузовик и пропустить нас. Они, бригадир и еще двое, отказались, утверждая, что ехать нельзя, дорога, мол, подготовлена к мощению, а мы ее можем разбить. Я и приказал арестовать этих фашистов за неподчинение советским властям.

– Там был знак объезда?

– Да, был. Ну и что. Нам там проще и быстрее проехать.

– А потом рабочие должны были заново из-за вашей прихоти и каприза переделывать дорожное полотно? Как же можно так, майор? Как же можно так позорить советскую власть и нашу армию?

Бурляев, сделавший удивленное лицо, не унимался, он был уверен в своей правоте:

– А что эти гады сделали с нашей страной, вы не забыли, товарищ подполковник?

– Я ничего не забыл. И вам советую усвоить раз и навсегда: «Смерш» – орган военной контрразведки, а не гестапо. Нашей группе руководством поставлена конкретная задача, вот и занимайтесь ее исполнением. Немцев отпустить.

– Но, товарищ подполковник… – Бурляев, как ужаленный, вскочил со стула.

– Отпустить немедленно и извиниться. Вы лично извинитесь. За что арестованы специалисты?

– За антисоветскую пропаганду, – мрачно ответил Бурляев.

– В какой форме и перед кем?

– В столовой во время обеда они громко заявляли, что германская химическая промышленность лучшая в Европе, даже лучше советской.

– У вас есть доказательство обратного, вы специалист в области химии?

– Нет, но дерзко хулить Родину я никому не позволю, особенно им, этим врагам, только условно освобожденным.

– Если начальник главка, генерал-полковник Абакумов, лично их направил к нам в группу, значит, он им верит. Следовательно, они не враги, как не враги и все остальные гражданские специалисты. И вам, майор, я запрещаю оскорблять людей. Специалистов немедленно выпустить.

– Но, товарищ подполковник, – зарычал Бурляев, – я обязан исполнять план…

– Какой план? По посадкам? Где он, ваш план? На стол ко мне, быстро! – Савельев не сдержался, с силой хлопнул ладонью по столу. – Нет у вас никакого плана. Еще раз узнаю о вашем самовольстве, будете наказаны. Людей выпустить немедленно. Свободны!

Когда Бурляев скрылся за дверью, Савельев на минуту задумался, сцепил обе руки на столе и положил на них подбородок. Он вспомнил тот страшный бой в июле сорок третьего, первый его бой в качестве старшего оперуполномоченного военной контрразведки «Смерш» стрелкового полка. Вспомнил и рассказал Снигиреву.

Его только перевели из военной разведки в созданный весной «Смерш», и он, боевой офицер, командир разведроты дивизии, десятки раз ходивший в тыл противника, чувствовал себя не в своей тарелке, ощущая боязливое отношение к себе со стороны командиров и солдат, по привычке сторонившихся особиста. Их дивизия участвовала в наступлении, а его полку предстояло взять гряду холмов, с которых немецкая артиллерия держала под обстрелом всю округу. В пять утра корпусная и дивизионная артиллерия обрушила всю свою мощь на холмы, а через полчаса в атаку пошли роты полка. Штурм оказался настолько динамичным, что первую линию обороны немцев взяли за пятнадцать минут, а две роты второго батальона уже рванули вперед по склонам двух холмов, и вскоре с вершины одного из них комбат два сообщил в штаб полка о первой победе.

И тут с задних склонов холмов ударили немецкие минометы. Наши артиллеристы совершили большую ошибку. Их снаряды уничтожили фашистские батареи на холмах, но огонь за холмы они не перенесли. Мины ложились так густо, что вскоре наша пехота побежала вниз по склонам, а немецкие пулеметчики, вновь оседлавшие вершины, методично расстреливали бегущих. Погибли командир батальона и два ротных. Началась паника, охватившая и тех, кто еще находился в захваченных окопах первой линии немецкой обороны. Вскоре оба батальона, терявшие от минометного и пулеметного огня десятки бойцов, бежали обратно. Только отсутствие у немцев резервов и бронетехники не позволило им нанести контрудар.