Говорят, во все времена народы Востока стремились на Запад, что бы увидеть море, в которое садится Солнце.

И это, конечно, правда.

Но правда и то, что народы Запада всегда мечтали увидеть место, где Солнце рождается.

Конечно, и сказочные богатства городов Востока манили нас, когда мы, перевалив горные хребты старой Заморы, обрушились на Туран.

Прошло не так уж много времени - одно поколение успело сменить другое, а киммерийцы, что дрались с армией Тогака, не узнали бы в тех людях, что вышли к Султанапуру, своих сородичей.

Мой отец в то время уже давно был мертв, пал в бою где-то в Гандерланде и я стал главой семьи. Но времена изменились, и от главы семьи теперь требовалось не только следить за неприкосновенностью семейного пастбища и капища, улаживать ссоры между родичами и резать во время пиров запеченную тушу барана.

Нет, теперь нам нужны были пленники и добыча, пиры сразу для сотен воинов, кровавые игрища в честь наших павших героев. Мы все еще были киммерийцами, несли с собой наши законы чести и имена наших богов, которые тогда будто проснулись, требуя все больше золота и крови.

С тех пор, как мне исполнилось тринадцать, я не хотел ничего кроме славы.

А когда мне исполнилось тридцать, я обрел ее больше, чем рассчитывал. У меня было три дюжины всадников, которые считали меня своим вождем. У меня было больше дюжины наложниц. Когда я ставил шатер, в нем могло поместиться больше полусотни человек, хотя для этого и приходилось потесниться.

Мое знамя тогда составляла почти сотня вражеских скальпов и лошадиный череп.

Я принадлежал клану ротай, который еще во времена нашего затворничества в горах отличался любовью к лошадям и умел сражаться конным. Сейчас, на бескрайних просторах Востока мы стали с конями единым целым. Не помню, кто и когда принес первую жертву лошадиному богу. Но потом я сам зарезал не одного пленника, чтобы окропить его кровью выбеленный череп, призывая себе удачу в бою.

Ты, должно быть, бывал в городах Турана.

Теперь они лишь тень себя прошлых.

Султанапур продержался все лето и осень, но в день зимнего Солнцестояния мы взобрались на стены и устремились внутрь.

Резня была страшной, а добычи мы набрали столько, что колеса наших повозок зарывались даже в сухую каменистую землю.

Потом случилось что-то совсем уж необычайное.

Наши вожди заключили временный союз с асами и ванами, и этого удара гирканцы, бывшие прежде повелителями половины мира, уже не перенесли. Они бежали, снимаясь с насиженных мест, и оставляя за собой руины и горы трупов. Их вожди приказывали сжигать свои же селения и резать старых рабов и раненых пленных, которые задерживали орду в пути. Мы преследовали их до северных пределов Вилайета, но зима застала нас в пути, и тогда решено было остановиться.

Наступила весна, но продолжения похода не последовало.

Говорят, все началось с того, что поссорились вождь асов по имени Виле и вождь киммерийского рода сыновей льва, Эйнгасс. Они сошлись в поединке, Эйнгасс отрубил руку Виле. Казалось, все идет к резне между асами и киммерийцами, но на самом деле и в нашем стане уже не было единства. Слишком долгий поход, слишком много добычи, слишком много павших.

Мы увидели море, в котором, как считали раньше, рождается Солнце.

Мы устали хоронить не переживших дороги детей.

Пока мы двигались вперед, единство сохранялось. Но стоило остановиться, наши вожди тотчас перессорились друг с другом и со своими союзниками. Кто-то считал, что нужно остаться на этих землях, разделив их по справедливости. Кто-то мечтал о продолжении похода.

Первыми снялись с места сыновья льва. Они всегда были сами угрюмыми, самыми замкнутыми, самыми верными дедовским обычаям. Везя на копье отрубленную руку Виле, Эйнгасс выступил во главе своего племени, и путь его лежал обратно, на Запад.

Одни говорили, что он сошел с ума, другие, что ему явился сам Кром, обычно молчаливый грозный бог, которого наш народ почитал как творца вселенной, и приказал вернуть отеческие земли.

Больше никто возвращаться не захотел, видимо Кром никого больше не посещал во сне. Мы принялись делить между собой туранские города и равнины, заморийские рудники и бритунские пастбища.

Воцарилась усобица, в которой все дрались со всеми. Киммерийцы с асами и ванами, и между собой, асы и ваны между собой и с киммерийцами. Род шел на род, клан на клан, семья на семью, а случалось, и кровные родичи оказывались по разные стороны линии щитов.

Нашим вождем тогда был Диармайд, молодой, моложе, чем я, отважный и полный странных идей.

Однажды он собрал нас, своих названных воинов и сказал, что хочет идти дальше на Восток. Да, там неизведанные земли, таящие возможно, страшные опасности, и именно туда мы изгнали гирканцев, которые растворились в заснеженных северных степях, уводя с собой рабов и пленников.

Но разве могут степи за Вилайетом оказаться неприветливее, чем наши родные горы, жарче, чем пустыни Хаурана и скрывать ужасы, которых мы еще не видели в заморийских мертвых городах?

Разве мы уже не били гирканцев?

И разве мы не сможем повернуть назад, если поход окажется уж слишком опасным?

И не было человека, который уверенно возразил бы вождю. И причиной тому был не страх перед ним и даже не уважение.

В тот миг мы все думали так же.

Ты не устал еще слушать, внук мой? Хорошо, если нет, потому что все это лишь вступление к той истории, которую я хочу тебе поведать.

Плесни мне еще этого странного напитка, который вы научились делать из молока.

Да, ты мой внук по крови и по духу, но ты уже не киммерийский горец, ты сын степи, киммирай, всадник, мечу предпочитающий копье и лук, и требы ты приносишь иным богам.

Я последний, кто помнит родные горы.

Последний кто помнит, кем мы были до того, как пришли в степи оюзов.

Меня не станет и некому будет рассказать о тех днях.

Потому слушай.

Нашему племени привычно было сниматься с места и отправляться в долгий поход. Но до того мы шли вместе со всеми своими соплеменниками, теперь же были одни. С нами увязались около трех тысяч ванов, отчаянных сорвиголов, которые когда-то жили на самом севере Ванахейма, ныне захваченном льдами. Раньше их домом было море, они были прекрасными мореходами и корабельщиками. Думаю, если бы мы решили в полной мере положиться на ванов с их кораблями, путь наш был бы много быстрее, хотя и нельзя сказать, безопаснее ли.

Море Вилайет превратилось в такое же место войны всех со всеми, как и остальной мир. Корабли бесчисленных мелких правителей и просто разбойников сновали по его водам, топили и грабили друг друга, разоряли прибрежные селения, захватывали, продавали и снова перепродавали рабов. Нам же море было совершенно чуждо, мы боялись и не знали его. Ваны сколотили несколько небольших кораблей, которые шли вдоль берега и везли самый тяжелый груз.

Мы двинулись в путь как обычно, весной, когда только стали подниматься степные травы. На много лиг растянулся наш караван, в котором ехали и шли тысячи людей, мужчины в полном рассвете сил, каким я был в те дни, старики, женщины, дети.

Наш путь всюду был отмечен могильными курганами, которые мы насыпали над умершими. Много жизней взяла сухая степь, которая очень скоро раскалилась под немилосердными солнечными лучами.

Часто мы шли по костям, которые остались белеть среди просторов северного Турана после великого исхода гирканцев. Некоторые из тел еще не успели обратиться в настоящие скелеты, сохраняя на себе остатки иссохшей плоти и изорванные, выцветшие одежды. Порой мне казалось, что вот-вот и эти мертвецы встанут и замашут на нас своими тонкими, похожими на прутья руками, пробуя остановить от дальнейшего путешествия.

Тогда умерла моя Флавия - сероглазая красавица, которую я отбил у пиктов еще в начале нашего похода. Я похоронил ее где-то там, в степях у северных берегов Вилайета.

Хотя у меня было много наложниц, до Арзу мое сердце оставалось пустым.