Дэвид в роли Эдипа произносит длинный, минут на пятнадцать, монолог – он разучивал его целую вечность. Вчера после прогона Ева допоздна сидела вместе с ним в пустой гримерной, снова и снова повторяя роль, хотя ее собственное эссе было написано только наполовину и ей предстояло провести бессонную ночь. Сейчас она с трудом заставляет себя вслушиваться, но голос Дэвида звучит уверенно, он не запинается. Ева видит, как двое сидящих перед ней мужчин увлеченно подаются вперед.

Потом все соберутся в пабе, где будут пить подогретое белое вино. Ева и Пенелопа, высокая девушка с отличной фигурой и алыми губами – первое, что услышала от нее Ева на торжественном ужине в честь студентов-первокурсников, было: «Не знаю, как ты, а я бы полжизни отдала за сигарету» – стоят вместе с Сьюзан Флетчер. Режиссер Гарри Янус расстался с ней ради другой актрисы, которую встретил на спектакле в Лондоне.

– Она старше меня, ей двадцать пять лет, – рассказывает Сьюзан. Ее голос дрожит, и видно, что она с трудом удерживается от слез, когда, сузив глаза, смотрит на Гарри. – Я видела ее фотографию в «Прожекторе», нашла экземпляр в библиотеке. Она великолепна! Как я могу с ней соперничать?

Ева и Пенелопа незаметно переглядываются. Они, разумеется, должны сочувствовать Сьюзан, но их не покидает ощущение, что та принадлежит к типу девушек, которые в подобных драматических обстоятельствах только расцветают.

– Не соперничай, – советует Ева. – Выйди из игры. Найди кого-нибудь другого.

Сьюзан смотрит на нее, часто моргая.

– Легко тебе говорить. Дэвид от тебя без ума.

Ева вслед за Сьюзан переводит взгляд на Дэвида, который в дальнем углу беседует с человеком постарше, в жилете и шляпе. Это явно не студент, но и пыльным профессорским духом от него не веет; может быть, лондонский агент? Собеседник Дэвида смотрит на него с выражением человека, искавшего пенни, а нашедшего хрустящую однофунтовую банкноту. А почему бы и нет? Дэвид переоделся, смыл грим, воротник спортивного пиджака поднят по последней моде; он высок, красив, излучает обаяние.

На первом курсе имя Дэвида Каца преследовало Еву по всем коридорам и аудиториям Ньюнхэма, и произносилось оно восторженным шепотом:

– Вы знаете, он сейчас в Королевском колледже!.. Вылитая копия Рока Хадсона[6]… Он пригласил Хелен Джонсон на коктейль…

Наконец они встретились – Ева играла Гермию в спектакле «Сон в летнюю ночь», где Дэвид исполнял роль Лисандра. Это был первый сценический опыт Евы, подтвердивший ее подозрения, что актрисы из нее не получится. Ева знала: Дэвид ждет, что она, подобно другим девушкам, будет застенчиво краснеть и кокетливо смеяться. Не дождался: он показался Еве пижоном, чрезвычайно увлеченным собой. Но Дэвид этого не заметил. В пабе «Орел», куда они отправились после читки пьесы, Кац расспрашивал ее о семье, о жизни с таким интересом, что Ева решила – он делает это искренне.

– Ты хочешь стать писательницей? – спросил Дэвид. – Это замечательно.

Он почти дословно пересказывал целые сцены из радиосериала «Полчаса с Хэнкоком», и Ева не могла удержаться от смеха. Через несколько дней Дэвид пригласил ее выпить после репетиции, и Ева с неожиданным энтузиазмом согласилась.

Это случилось на Пасхальной неделе, с тех пор прошло полгода. Ева не была уверена, что их отношения переживут лето – Дэвид на месяц улетел в Лос-Анджелес к родителям (его отец родом из Америки, со связями в Голливуде). Она сама две недели копалась в земле на археологических раскопках в Хэрроугейте (тоска смертная, но в долгие предзакатные часы между ужином и отбоем можно было писать). Однако Дэвид отправил ей несколько писем, даже звонил, а по возвращении явился в Хайгейт на чай, очаровал ее родителей тем, что привез немецкое печенье, и они с Евой отправились купаться на пруды.

Дэвид оказался намного более содержательным человеком, чем считала Ева сначала. Ей импонировал его ум и знания в области культуры и искусства. Однажды он повел Еву в Королевский театр смотреть «Куриный суп с ячменем»[7], и постановка чрезвычайно ей понравилась, к тому же Дэвида приветствовала как минимум половина посетителей театрального буфета.

Они рассказали друг другу историю своих семей, и это сделало общение еще более свободным. Родня отца Дэвида эмигрировала в Штаты из Польши, а родственники матери приехали в Лондон из Германии. Теперь семья Кац жила в Хэмпстеде, в добротном эдвардианском доме, отделенном от дома родителей Евы всего лишь поросшим вереском пустырем.

Если уж говорить честно, не последнюю роль сыграла и внешность Дэвида. Ева не отличалась тщеславием: унаследовав от матери отличный вкус – пиджак по фигуре, красиво обставленная комната, – она с детства была приучена ценить умственные способности человека выше его внешнего вида. Но Ева ловила себя на том, что ей нравится, как Дэвид притягивает взгляды, когда появляется где-то, и как любая вечеринка с его участием становится более веселой и оживленной.

К концу осени их уже воспринимали как заметную пару в кругу, где вращался Дэвид, – среди начинающих актеров, драматургов и режиссеров. Ева купалась в его обаянии и уверенности; в заигрываниях его друзей, в их шутках для посвященных и в абсолютной убежденности, что мир принадлежит им, стоит только руку протянуть.

В своем дневнике Ева писала: «Возможно, именно так и приходит любовь, и мы не замечаем той тонкой грани, что отделяет знакомство от близости».

При всем желании Еву нельзя было назвать опытной. До Дэвида она встречалась только с Бенджамином Шварцем. Они познакомились на танцах в Хайгейтской мужской школе. Шварц, застенчивый мальчик с совиным взглядом, был глубоко убежден, что когда-нибудь именно он изобретет лекарство от рака. Бенджамин так и не зашел дальше того, чтобы взять ее за руку и попытаться поцеловать; рядом с ним Ева часто испытывала скуку, которая нарастала, словно подавляемая зевота. С Дэвидом никогда не бывает скучно. Дэвид весь движение и энергия, он как цветное кино, когда все остальные – кино черно-белое.

С другого конца бара он находит ее взглядом, и губы его беззвучно шепчут:

– Прости.

– Видела? – спрашивает Сьюзан, наблюдая за этим безмолвным диалогом.

Ева потягивает вино, наслаждаясь чувством незаконного обладания предметом, который вожделеют многие…

Впервые Ева оказалась в комнате Дэвида в тот душный июньский день, когда они в последний раз играли «Сон в летнюю ночь». Дэвид усадил девушку перед закрепленным над умывальником зеркалом, как манекен. Сам встал позади и разложил ее волосы волнами по светлому хлопковому платью.

– Видишь, насколько мы красивы? – спросил он.

Ева, глядя, как их зеркальные двойники отражаются в глазах Дэвида, внезапно почувствовала то, о чем он говорит, и просто ответила:

– Да.

Издалека он видит, как она падает: плавно, постепенно, словно в замедленной съемке.

Маленькая белая собака – терьер – сопит, стоя у обочины дороги, изрытой колесами велосипедов, затем укоризненно лает вслед хозяину, человеку в бежевом плаще, который уже удалился на приличное расстояние. Приближается девушка на велосипеде – она едет слишком быстро, темные волосы развеваются, подобно флагу. Ее голос перекрывает высокий звук велосипедного звонка:

– Уйди, уйди!

Но пес, почуяв что-то привлекательное для себя, бросается не в сторону, а под колеса велосипеда.

Девушка резко поворачивает, выезжает на высокую траву, и велосипед заносит. Она падает на бок, тяжело приземляется, левая нога ее неестественно вывернута. Джим, находящийся в нескольких футах от места происшествия, слышит, как она ругается на немецком:

– Дерьмо!

Терьер мгновение выжидает, сочувственно помахивая хвостом, затем уносится вслед за хозяином.