– Как снег на голову, – вдруг вспомнила Ева русское выражение, часто слышанное от молодого учителя гимназии, и невольно подумала о вчерашнем русском парне в кожаной куртке. Должно быть, он упарился в ней. Вечер был теплым. А сегодняшнее утро еще жарче.

– Хочешь мороженого? – предложил Дон.

– Нет. От него после пить хочется.

– Тогда давай возьмем чего-нибудь выпить, побольше и похолоднее, – предложил Дон, – и рванем за город. Я знаю одно классное местечко. Ты там никогда не была.

– А ты, наверное, всех своих девушек туда возишь.

– Нет. Туда попасть не так просто, – усмехнулся Дон и вытянул из кармана нож. На двери «Парадиза», как белый флаг капитуляции, трепыхалось объявление о продаже. Дон открыл лезвие, подцепил кнопку и снял листок: – Больше не продается. Дело сделано. Теперь, Ева, только с тобой заключить контракт…

Ева промолчала. Они пересекли улицу, Дон заскочил в угловой мини-маркет за провизией. Ева надела шлем, и забрало из затененного оргстекла умерило яркость солнца. Под этим котелком была особая атмосфера. Пахло дорогим табаком и сладкими духами. У Евы закружилась голова.

– Держись крепче и ничего не бойся.

Она перекинула ногу, села в седло, обхватила Дона, сцепив пальцы на его втянутом животе. Машина встала на дыбы, рванулась вперед полным разбегом, и все было так, как представляла Ева ранним утром в своей мансарде, и даже еще лучше. Пролетели мимо Ратушная площадь, где разбирали карусель и фанерные декорации пещеры ужаса, монастырская больница за оградой красного кирпича и граничащий с ней пыльный дворик гимназии. В густом звоне двигателя канули другие звуки, которые хранила память: ненавистный стук пишущей машинки, скрип дверцы холодильника, из которого вытащен последний цыпленок, торжественный и пугающий голос органа после воскресной проповеди.

На перекрестке Дон щелчком пальцев подозвал разносчика газет. Парня в детстве покорежил полиомиелит. Ныряющая походка напоминала лодку в шторм, порванным парусом трепетала на его плечах фирменная бело-зеленая накидка национальной газеты. Еве было наплевать, что пишет «Завтрашний день». Дон пробежал заголовки первой полосы, пока на светофоре горел красный. Под желтый они снова помчались так, словно убегали от большой беды, и вместе со смятым газетным листком как бы прошуршала мимо Евиных голых коленок плоская и скучная жизнь – не вернуть!

«Хонда» вырвалась на автостраду. Грудью лежа на спине Дона, Ева испытывала необычные ощущения. Сердце Евы билось в такт с сердцем Дона и стальным сердцем «хонды», скорость поднимала и опускала и прижимала к седлу. И то ли стон, то ли шепот срывался с пересохших губ и угасал в мягкой подстежке шлема за оргстеклом затененного забрала.

В чистом и тугом звоне двигателя, в хлещущих по голым коленям теплых воздушных потоках летели минуты и километры. Первый утренний поток машин схлынул. Дону почти некого было обгонять. При съезде с автострады Ева успела прочитать на указателе: «Танцплощадка ведьм. 15 км», и тут же сила инерции вмазала ее в широкую спину Дона, оглушил скрип тормозов.

Нет, пронесло на этот раз. Почти всю ширину проселочной дороги занимал русский грузовик, крытый брезентом. Под брезентом были плотно натисканы солдаты. Из-за борта кузова Ева видела только головы в занятных шапочках-«пилотках» и погоны цвета неба. Наверное, это были аэродромные солдаты. Хотя какой черт занес их на «Танцплощадку ведьм»?

Ева улыбнулась каламбуру. Чтобы улыбка не пропадала зря, она подняла забрало шлема. Молоденький солдат, сидящий у борта, поднял руку с оттопыренным большим пальцем. Дон дал газ, опасно обходя грузовик едва не по обочине.

Дорога была обсажена тополями, чьи верхушки почти смыкались, они ехали по зеленому тоннелю, сворачивали и петляли, пока проселок не обернулся тропкой. В свою очередь, тропка нырнула под насыпь. Дон заглушил двигатель, закатил мотоцикл в бетонную трубу и кивнул Еве:

– Вперед!

В конце трубы свет маячил круглым пятнышком не больше простой монетки. Еве сделалось холодно и страшновато, она успела продрогнуть, пока прошла десять или пятнадцать шагов под насыпью. И слова Дона: «Здесь нас никто не потревожит» – ее не согрели.

Ева с удивлением огляделась. За ореховой рощицей, куда вывел лаз, начинался пустырь. Темнели остовы обгорелых грузовиков и еще каких-то неизвестных машин, ближе всего стоял автобус без колес. От песчаной почвы в лицо дохнуло сухим воздухом с едва ощутимой горчинкой.

– Мусорная свалка?

– Обижаешь, – хмыкнул Дон. – Вчера русский назвал тебя королевой. Разве я могу пригласить королеву на свалку?

Дон снял с ее головы шлем и поцеловал в шею. Ева понимала – шлемом Дон не ограничится.

– Королевой? – переспросила она. – Я не слышала.

– Да. И он оглядел тебя с ног до головы.

Ева ощущала руки Дона на своем теле. Плохо, что ладони были потными. Она сказала:

– Пусть смотрит. За это, по твоим словам, денег еще не берут. У него вообще-то глаз острый. А ты, Дон, на свои глаза не надеешься? Все руками хочешь потрогать?

– Почему? Я тоже стреляю метко. Но помню старое купеческое правило: золотую монету пробуют на зуб. Глаза видят лишь то, что хотят видеть.

Последние слова Дона были чистой правдой! Зажмурившись, Ева сразу увидела русского летчика. Он преследовал ее все утро. И сейчас, чем крепче смыкала она веки, тем ближе казался Костя с чубчиком бойскаута и удивленной улыбкой. Костя улыбался как после первого причастия, а всего-то – один поцелуй… Может быть, и он сейчас вспоминает о девушке из тира?

Ева представила, как выглядит со стороны: ничего романтического. Уверенные руки Дона скользнули вдоль ее бедер снизу вверх (при этом эластичная юбочка собралась у талии вроде широкого пояса), а теперь двинулись в обратный путь, прихватив, чтобы не было скучно, и трусики.

Ева ощутила ветерок с песчаного пустыря. «Танцплощадка ведьм» – имя национального природного заповедника. И вполне подходящее название для места, куда привез ее Дон, чтобы развлечься тем, к чему Ева не испытывала охоты. Если верить цыганке, гадавшей ей вчера на балагане, занятие это даже опасно для ее жизни: «Позолоти ручку, всю правду открою, не побоюсь, что горькая. Вот видишь, линия Венеры уходит у тебя в подушечку большого пальца, а дальше узелок. Такой знак я видела у тех, кто носит в себе вирус СПИДа…»

Ева не поверила цыганке. Но сейчас – предосторожность никогда не бывает лишней – просвистела несколько тактов мелодии, ставшей благодаря телевизионной рекламе своего рода паролем: «Я согласна. А ты, дружок, доставай-ка резиновое изделие фирмы «Робинсон». В рекламном ролике под эту мелодию указанное изделие опускается с неба на парашютике. И, суетливо похлопав себя по карманам, Дон действительно задрал голову: приятно было поглядеть на его растерянную физиономию!

– Но, Ева…

– Нет, Дон. Без этого ничего не будет. Мне цыганка нагадала…

Дьявол побери всех цыган на свете! Местечко уж больно хорошее.

– Не всяким случаем можно воспользоваться. Давай отложим до другого раза.

– Э, нет! – Дон сбросил куртку, вывалил на нее содержимое пакета с прихваченной провизией. – Это тебе на закуску. Чтобы не скучала. А я быстро. Я быстро смотаюсь за этим «Робинсоном». Черт бы его побрал вместе с цыганами!

Дон раздвинул ветки орешника и нырнул в лаз. За насыпью взревела «хонда». Басовитый вначале звук мотора истончился до тонкой струнки. Наконец и она лопнула в отдалении.

Теперь только тишина звенела в ушах Евы. От сегодняшнего утра у нее голова шла кругом. Она закурила длинную черную сигарету из пачки Дона. Нагретый воздух струился над песчаным пустырем, искажая перспективу, ломая прямые линии. Два грузовика сцепились радиаторами, словно бараны. Автобус без колес оторвался от грешной земли и покачивался, будто приглашал сплясать ламбаду.

Ева не удивилась бы, выйди из орешника лев, сбежавший из фотоателье. Весь мир чокнулся, сошел с ума, накренился на своей оси, и она не намерена отставать. Ева сбросила босоножки и футболку, а юбка ей не мешала. Пятки обжигал песок, плечи – солнце. В тишине и одиночестве она танцевала упоительную ламбаду.