Баттерфилд, использовавший термин «научная революция» за десять лет до Сноу, последовал примеру (так всегда считалось) Александра Койре (1892–1964){29}. Койре, (еврей, родившийся в России, получивший образование в Германии, в пятнадцать лет брошенный царским режимом в тюрьму за революционную деятельность, сражавшийся в рядах французской армии в Первую мировую войну, присоединившийся к движению Сопротивления во Вторую мировую и ставший ведущей фигурой среди американских историков науки), опубликовавший свою работу в 1935 г. на французском языке, говорил о научной революции XVII в., от Галилея до Ньютона; ровно десятью годами раньше появилась классическая работа Гейзенберга по квантовой механике[20]. Для Койре и Баттерфилда именно физика – сначала физика Ньютона, затем физика Альберта Эйнштейна (1879–1955) – символизировала современную науку. В настоящее время мы можем поставить в один ряд с ней и биологию, но они писали свои работы до открытия ДНК Джеймсом Уотсоном и Фрэнсисом Криком в 1953 г. Когда Баттерфилд читал свои лекции, медицинская революция – первое чудо-лекарство, пенициллин – только начиналась, и даже в 1959 г. Ч. П. Сноу считал, что важную новую науку делают физики, а не биологи.
Таким образом, сначала речь шла не об одной научной революции, а о двух: первая была представлена классической физикой Ньютона, а вторая – ядерной физикой Резерфорда. И очень медленно первая одерживала верх над второй, становясь единственной{30}. Таким образом, сама идея о существовании такого явления, как «научная революция», которое имело место в XVII в., относительно нова. Что касается историков науки, то именно Баттерфилд популяризировал этот термин, многократно встречающийся в его книге «Происхождение современной науки», однако в первый раз он осторожно называет ее «так называемой научной революцией, обычно ассоциировавшейся с XVI и XVII вв.». Фразой «так называемой» Баттерфилд как будто оправдывается; еще более странным выглядит утверждение, что этот термин уже широко используется{31}. Где же, если не у Койре (работа которого ничего не говорила бы его аудитории), Баттерфилд мог найти этот термин, использовавшийся применительно к XVI и XVII вв.? По всей видимости, фраза «научная революция XVII в.» впервые была произнесена американским философом и педагогом Джоном Дьюи, основателем прагматизма, в 1915 г.[21], но маловероятно, что Баттерфилд читал Дьюи. Вне всякого сомнения, источником для Баттерфилда была работа Гарольда Дж. Ласки «Подъем европейского либерализма» (The Rise of European Liberalism, 1936), пользовавшаяся необыкновенным успехом книга, переизданная в 1947 г.{32} Ласки был известным политиком, видным социалистом и интеллектуалом своего времени; он в достаточной степени увлекался марксизмом, чтобы его привлекало слово «революция». Таким образом, именно у него, а не у Койре Баттерфилд позаимствовал этот термин, хотя чувствовал себя немного неловко, полагая, что многие слушатели и читатели уже знакомы с ним.
Таким образом, в этом отношении научная революция не похожа на Американскую и Французскую, которые были названы революциями тогда, когда они произошли; мы имеем дело с конструкцией интеллектуалов, оглядывающихся назад из XX в. Образцом для этого термина послужил термин «промышленная революция», который к концу XIX в. уже получил широкое распространение (по всей видимости, первым его употребил Хорас Грили, известный своей фразой «Иди на запад, молодой человек!»){33}, но который также был придуман постфактум[22]. И это означает, что всегда найдутся люди, заявляющие, что лучше бы обойтись без таких конструкций – хотя полезно помнить, что историки постоянно (и зачастую непреднамеренно) используют их: например, «средневековый» или «Тридцатилетняя война» (термины, которые могли появиться только постфактум), а также термин «государство» для любого периода, предшествовавшего Возрождению, или «класс» для обозначения классов в обществе до середины XIX в.
Подобно термину «промышленная революция», идея научной революции несет с собой проблемы мультипликации (сколько было научных революций?) и периодизации (Баттерфилд рассматривает период с 1300 по 1800 г., чтобы иметь возможность обсуждения как корней, так и последствий научной революции XVII в.). Со временем тезис о существовании явления, которое можно назвать научной революцией, все больше подвергался критике. Одним из аргументов против него была непрерывность – современная наука является наследницей средневековой науки, а значит, и Аристотеля[23]. Другие критики, начиная с Томаса Куна, который опубликовал в 1957 г. книгу «Революция Коперника» (The Copernican Revolution), а затем «Структура научных революций» (The Structure of Scientific Revolutions, 1962), говорил о множестве научных революций: дарвиновская, квантовая, революция ДНК и т. д.{34} Другие утверждали, что настоящая научная революция произошла в XIX в., когда наука соединилась с техникой{35}. Все эти разные революции полезны для понимания прошлого, но они не должны отвлекать внимание от главного события: изобретения науки.
Совершенно очевидно, что в приведенных выше примерах слово «революция» имеет разный смысл; полезно выделить три значения, примерами которых служат Французская революция, промышленная революция и коперниканская революция. У Французской революции были начало и конец; грандиозный переворот в той или иной степени затронул все сферы жизни Франции того времени, а когда революция началась, никто не мог предсказать, как она закончится. Промышленная революция – это совсем другое: довольно трудно определить, когда она началась и когда закончилась (считается, что она длилась приблизительно с 1760 г. до периода 1820–1840 гг.), а некоторые регионы и люди были затронуты ей быстрее и гораздо сильнее, чем все остальные, однако все согласны, что она началась в Англии, а ее основой служили паровая машина и фабричная система. И наконец, коперниканская революция – это мутация, или трансформация, понятий, в результате которой в центр Вселенной поместили Солнце, а не Землю, и теперь именно Земля вращалась вокруг Солнца, а не наоборот. В первые сто лет после публикации в 1543 г. книги Коперника «О вращении небесных сфер» (De revolutionibus orbium coelestium) лишь ограниченное число специалистов были знакомы с подробностями его аргументации, которая была признана верной во второй половине XVII в.
Неспособность увидеть эти различия и задать вопрос, что именно имели в виду те, кто первыми стали использовать термин «научная революция», привела к невероятной путанице. Источник этой путаницы прост: с самого начала термин «научная революция» имел два разных применения. Для Дьюи, Ласки и Баттерфилда научная революция была продолжительным и сложным процессом преобразований, сравнимым с Реформацией (которую Ласки называл теологической революцией) или промышленной революцией. Койре отождествлял ее (следуя концепции «эпистемологического разрыва» Гастона Башляра) с единичной интеллектуальной мутацией: заменой аристотелевской идеи места (в котором всегда есть верх и низ, право и лево) идеей пространства; по его утверждению, эта замена сделала возможным появление понятия инерции, которое стало основой современной физики{36}. Койре пользовался огромным влиянием в Америке, и его башляровская концепция интеллектуальной мутации была принята Томасом Куном в «Структуре научных революций». В Англии Ласки и Баттерфилд оказали не меньшее влияние на такие работы, как «Научная революция» (The Scientific Revolution, 1954) Руперта Холла, в которой отрицалась какая-либо связь между научной и промышленной революциями, и «Наука в истории» (Science in History) Дж. Д. Бернала, второй том которой, «Научная и промышленная революции» (The Scientific and Industrial Revolutions, 1965), был посвящен их тесной связи.
