Приведем еще высказывание Льва Толстого:
…Плохой скульптор, вместо того чтобы соскоблить лишнее, налепливает все больше и больше.
(«Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?», 1862)
С конца XIX века высказывание о «глыбе мрамора» получило хождение в форме анекдота. Один из вариантов этого анекдота приведен в газете «Boston Herald American» за 1974 год:
Микеланджело поздравляли с открытием его бессмертного изваяния Давида.
– Но, ради Бога, как тебе удалось создать такой шедевр из грубой глыбы мрамора? – спросил один из его почитателей.
– Это было легко, – ответил Микеланджело. – Я просто убрал все, что не было похоже на Давида.
Вино, женщины и песни
– Все мы знаем, как мужчина смотрит на женщину: «Wein, Weiber und Gesang», – замечает обманутый муж-убийца Позднышев в «Крейцеровой сонате».
Герой повести Толстого чуть изменил название вальса Иоганна Штрауса: «Wein, Weib und Gesang» – «Вино, женщины и песни».
Взято оно из популярного немецкого двустишия «Кто не любит вина, женщин и песен, так дураком и помрет», или, если переводить стихами:
Без женщин, песен и вина
Нам жизнь и даром не нужна.
С подписью «Мартин Лютер» эти строки появились в стихотворении «Девиз одного поэта» (1775). Многие и поныне думают, что так писал Лютер, хотя автором «Девиза» был, вероятно, Иоганн Генрих Восс, современник Гёте и Шиллера.
Однако триединство «вино – женщины – музыка» гораздо старше. В знаменитом памфлете «Письма темных людей» (1515) читаем: «И Соломон говорит: музыка, женщина и вино радуют сердце человека».
Соломон, хотя и любил женщин, этого не говорил. Нечто похожее сказано в одной из самых поздних ветхозаветных книг – «Книге премудростей Иисуса, сына Сирахова»: «Вино и музыка веселят сердце», а «приятность и красота вожделенны для очей». Судя по всему, имелась в виду именно женская красота, поскольку в другой главе «Книги премудростей…» сказано: «Не смотри на красоту человека и не сиди среди женщин: ибо как из одежд выходит моль, так от женщины – лукавство женское».
А вот что говорили эллины:
Если бы кто-то спешил снизойти в подземное царство, —
Путь ускоряют туда бани, любовь и вино.
(Эпиграмма неизвестного автора; перевод Ю. Шульца)
Ответом на это двустишие можно считать древнеримскую надгробную надпись:
Бани, вино и любовь разрушают вконец наше тело.
Но и жизнь создают бани, вино и любовь.
(Перевод Ф. Петровского)
У мусульман с давних времен в почете триада иного рода: «Пророк сказал: “Три предмета любимы мною: аромат, женщины и молитва”» (Мухаммед Газали, «Воскрешение наук о вере» (ок. 1100 г.), перевод Е. Наумкина).
Нетрудно заметить, что все эти триединства принадлежат мужчинам. За женщин высказалась Новелла Матвеева в сонете «Мы только женщины…» (1966):
«Вино и женщины» – так говорите вы,
Но мы не говорим: «Конфеты и мужчины».
Мы отличаем вас от груши, от халвы,
Мы как-то чувствуем, что люди – не ветчины. (…)
«Вино и женщины»? – Последуем отсель.
О женщина, возьми поваренную книжку,
Скажи: «Люблю тебя, как ягодный кисель,
Как рыбью голову! Как заячью лодыжку!
По сердцу ли тебе привязанность моя?
Ах, да! Ты не еда! Ты – человек! А я?»
Власть лежит на улице
«Революционеры не делают революций! Революционеры – это те, кто знает, когда власть лежит на улице и можно поднять ее», – писала Ханна Арендт, немецко-американский философ и политолог, в книге «Кризис республики» (1972).
В такой форме это выражение получило распространение в России с 1917 года. Нередко оно приписывается Ленину. Однако Ленин, хотя и подобрал бесхозную власть, выражением этим не пользовался. Зато к нему неоднократно прибегали эсеры. 26 мая 1917 года на III съезде эсеров Илья Коварский говорил:
– …Политическая власть валяется буквально на улице и рабочий класс приходит и берет ее в свои руки (…).
А лидер эсеров Виктор Чернов вспоминал: «Очень часто даже от министров [Временного правительства] приходилось слышать: “если власть не валяется на улице, то она будет валяться, что всякий, кому не лень, может нагнуться и эту власть подобрать и ею овладеть”» (статья «Предпоследние ошибки», 1918).
Это выражение восходит к французскому политическому языку.
В декабре 1804 года Бонапарт возложил на себя императорскую корону. Наследственные монархи объявили его узурпатором, однако сам он считал иначе:
– Я нашел корону Франции на земле и поднял ее.
Так передает слова нового императора мадам де Сталь в «Размышлениях о Французской революции» (опубл. посмертно в 1818 г.).
Г-жа Клэр де Ремюза в своих «Мемуарах» (опубл. в 1880 г.) дополняет эту фразу:
– …и поднял ее острием своей шпаги.
В беседе с Арманом де Коленкуром в 1812 году Наполеон говорил:
– Я поднял корону Франции, которая валялась брошенной в луже (dans le ruisseau).
(Этот фрагмент «Мемуаров» Коленкура был опубликован в 1928 г.)
В изгнании, на о-ве Св. Елены, Наполеон повторял: «Я не узурпировал корону: я поднял ее из сточной канавы (le riseau)» (запись Э. Лас Казеса 14–18 сентября 1815 г.).
В середине XIX века во французской печати появился оборот «подобрать власть на улице» (ramasser le pouvoir dans la rue); в частности, так писали по поводу Февральской революции 1848 года в Париже.
Еще раньше, 12 января 1848 года, началась революция в Неаполитанском королевстве; власть перешла в руки Временного правительства. 14 января во французской Палате пэров выступил граф Шарль де Монталамбер – писатель, член Французской академии и ревностный католик. Он заявил:
– Необходимо, чтобы сторонники прогресса в Италии наконец целиком и полностью размежевались со сторонниками беспорядка; ради чести Италии необходимо, чтобы правительство перестало находиться на улице (d’être dans la rue), а иначе знаете ли вы, куда оно движется в атмосфере, царящей на улицах? Оно совершенно естественно переходит в казармы, и не обязательно в национальные, но гораздо чаще – в иностранные казармы.
Родион Раскольников, русский студент 1860-х годов, восклицал:
– Власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно только, одно: стоит только посметь! («Преступление и наказание», 1866).
Раскольников, как известно, равнялся на Наполеона:
– Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил.
В 1888 году наполеоновской метафорой воспользовался Фридрих Энгельс в своем знаменитом прогнозе хода будущей мировой войны. В предисловии к брошюре С. Боркхейма «На память ура-патриотам 1806–1807 годов» он предсказывал «крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, – крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны». Энгельс, можно сказать, перекидывал мостик от 1800-х годов к 1917-му и 1918-му.
Но и метафора Наполеона принадлежит ему лишь отчасти. В поисках ее истоков мы (как это часто бывает) приходим к античности.
Полководец Александра Македонского Селевк, который в 321 году до н. э. стал царем Сирии, согласно Плутарху, говорил, что, если бы люди знали, сколь хлопотно дело правления, «никто бы не стал поднимать диадему [т. е. царский венец], валяющуюся на земле» («Стоит ли старцу заниматься государственными делами», 11).
