Я смотрел на людей из офиса-дворца, которые пришли на бал. Наступила мировая гармония в отдельно взятом зале. Придуманный мною прекрасный волшебный мир населили персонажи, для которых он создавался.

На сцене, слегка заполненной дымом, лазерные пушки прочертили магические врата, которые разверзлись под звуки симфонического оркестра. Из врат публике явился генеральный директор. Он ненавязчиво принял на себя роль главного создателя окружающей сказки, за что я нисколько не обиделся, подробно перечислил успехи компании, а в конце добавил:

– Я тут недавно фразу услышал: «Главное – кота научить плавать». Так вот, я желаю вам, чтобы все ваши коты знали, как плавать! С Новым годом!

И бал обрушился на публику! Не успели гости сделать второй глоток шампанского, как оказались в совершенно ином пространстве. Отсчитав три секунды от момента, когда закончился звон бокалов, я взмахнул платком. Это был знак художнику по свету, дирижеру и актерам. Зал озарился тысячами волшебных огней, зазвучал штраусовским вальсом и пришел в движение – со всех сторон к площадке для танцев двинулись вальсирующие пары.

Публика ахала и не успевала делиться впечатлениями: то вдруг оживал фонтан – актеры, замершие в мизансценах известных фонтанных композиций, разыгрывали небольшой спектакль; то с потолка вдоль стен слетали блестки, скрывавшие трансформацию оформления зала, – менялись эпохи и времена года.

Когда объявили менуэт, я испугался, что все желающие не поместятся на площадке для танцев. Хореографы – мужчины и женщины – разобрали себе по страстно желающему танцевать гостю и, мягко направляя, повели их в настоящем бальном танце. Я смотрел на это великолепие и думал: «Вот так выглядят дамы и господа».

Для исполнения музыки следующего танца специально из Парижа была приглашена группа, играющая вальсы-мюзеты. Я таки позволил себе плагиат: воссоздал «Бал в Мулен де ла Галет» с картины Ренуара. Незаметно для публики в зале возникли декорации. На танцевальной площадке появились хореографы, одетые по французской моде конца XIX века, картина ожила и задышала. Убедившись, что перед Ренуаром мне не стыдно, я пошел готовить выход «Голубых танцовщиц» – специально поставленный для этого бала танец, запечатленный на картине Дега. Часы показывали полночь, это означало, что от сценария я не отклонился ни на минуту. Но стрелки на часах говорили и о другом: до конца бала оставалось два часа, а мне так не хотелось заканчивать сказку.

В этот момент у фонтана началась сцена, не прописанная в сценарии: крепкий мужчина в смокинге ударил другого крепкого мужчину в смокинге кулаком в то место, в которое обычно вставляется монокль. Ударенный крепкий мужчина в смокинге молча, даже не выразив возмущения, взял стул и ударил им обидчика по тому месту, на которое обычно клеится фиговый листок. Логично было предположить, что они не сошлись во взглядах на живопись импрессионистов, эстетика которых на тот момент возобладала в зале, и их спор вот-вот вернется в искусствоведческое русло. Но нет, зачинщик с криком «Кота учить плавать!» уронил оппонента в фонтан и стал топить.

Импрессионисты самим своим появлением вызвали скандал. Ну что мне стоило в этот момент увести действо в эстетику Рубенса или малых голландцев?

Искусствоведческий диспут приобрел массовые масштабы: дамы синхронно удалились, очевидно, на террасу, а господа, вместо степенной беседы за сигарой, стали активно отстаивать свои «взгляды на живопись». Природа спора вызывала сомнения только по одной причине – доминирующим аргументом, который то и дело раздавался в зале, был «Кота учить плавать», а спорщики стремились макнуть друг друга в фонтан. Бритоголовое трио из тонированного джипа, отбиваясь бейсбольными битами, оттащило генерального директора от окровавленного господина в некогда белом смокинге, которого он самозабвенно погружал в фонтан, и сопроводило к выходу. Причину и повод войны, останавливая кровь, текущую из разбитого носа, объяснил мне директор по связям с общественностью:

– У нас каждый год перевыборы в совет директоров. Там пять мест. Два от парфюмеров, два от табачников. А пятое, – он оценивающе посмотрел на битву в зале, удовлетворенно оскалился, – пятое в следующем году у табачников, – и поспешил снова «связаться с общественностью».

Отозвав из зала всех артистов, я поинтересовался у хозяев заведения, почему они не вызывают милицию, на что мне спокойно ответили: «Все включено». Я стал звонить музам, с которыми обсуждал сценарий, – у одной телефон не отвечал, а вторая, будучи далеко от «поля боя», поблагодарила за восхитительно организованный бал, фальшиво «понадеялась на дальнейшее сотрудничество» и бросила трубку.

На лестнице, которую я превратил в «волшебную пещеру», увешав стены и потолки колокольчиками «музыка ветра», лежала мужская туфля огромного размера. Окровавленный «Золушка», потерявший эту туфлю, лежал несколькими ступеньками ниже. Колокольчики, всегда шепчущие буддистские мудрости, вызванивали что-то неприличное. Я мысленно перекрестил фотографа и покинул театр военных действий.

Услышав поворот ключа в замке, роскошный рыжий персидский кот Вальмон запрыгнул в ванну и стал рассуждать о пользе водных процедур. Я посмотрел на него… кот понимающе муркнул и попросился на руки.

Маленькая принцесса лежала в кроватке. Не спала, хотя часы показывали половину второго ночи. Она ждала моего возвращения, чтобы услышать рассказ о бале.

Я рассказал ей сказку. Про Золушку.

Аэропорт Ванкувера в последние часы полета представлялся мне одной большой курилкой. Виновата не зависимость от табака, а здоровое чувство относительно свободного человека, которому, по непонятной причине, не позволяют делать то, что он хочет. На поверку аэропорт оказался похож на гигантскую футуристическую пепельницу, к которой периодически подъезжали монорельсовые зажигалки. Таможенники были весьма подозрительны, в их глазах читалось недоверие, плавно переходящее в немой укор: «Почему вы без лыж?!» А с лыжами были все, кроме нас, и это несмотря на то, что до Олимпиады в Ванкувере оставалось еще месяцев пять. Таможенники тщательно обследовали всю нашу ручную кладь, тщетно пытаясь обнаружить в ней хоть какие-нибудь, ну хоть детские лыжи. Не нашли, злобно пожелали «приятного пребывания» с ярко проступающим подтекстом: «Эти русские думают, что им все позволено» – и…

…Икая от вожделения, я помчался в Канаду. Курить!

Ни одна голливудская мелодрама не способна передать поэзии последних шагов к выходу из аэропорта. Такое стремление к объекту страсти не снилось даже Ромео и Джульетте. Все как в замедленной съемке (это неправильно с точки зрения профессиональной терминологии, пусть!). Сквозь тонированные стекла здания аэропорта маняще светит солнце, похожее на свет в конце тоннеля, образованного некурящими лыжниками. Я прорываюсь, спотыкаясь о лыжи, палки и сноуборды, я без должного пиетета выражаюсь о зимних видах спорта и ванкуверской Олимпиаде в целом. До выхода десять шагов, девять, восемь, семь…

Неужели я попал в канадский рай? Мое имя написано по-английски на табличке, а над табличкой – ангельский лик! Вожделенная сигарета падает к ногам ангела. Я вспомню о ней через три часа.

По договоренности нашей редакции с местным телеканалом мою съемочную группу встречала журналистка по имени Тиффани. Для того чтобы осуществить мечту о сигарете, для начала надо было вспомнить, как люди дышат. Это было нечто надэротическое. Я услышал, как бьется ее сердце, я поймал ритм ее дыхания. Наступило состояние эйфории, когда знаешь ответы на все вопросы. В реальность меня ненадолго вернул удар штативом от камеры Betacam по спине. Брутальный оператор, не знающий слов и кадров любви, так же, как и я, стремился к долгожданной сигарете и налетел на меня, застывшего перед Тиффани.