Я вчера с интеллигентом
Ебалась на завалинке.
Девки, пенис – это хуй,
Только очень маленький.
Ангажемент на роль гармониста в Доме культуры консервного завода я, ныне повышенный до звания товароведа, получил штыряя – играя по вагонам на аккордеоне в электричке Москва – Тверь. Заместителя директора впечатлило мое исполнение «Мурки», кроме того, их штатный гармонист Ипполит Иванович ушел в запой. В отделе кадров с подозрением повертели в руках диплом консерватории и взяли на испытательный срок. Я даже не смог обидеться. Когда вся страна продает и покупает дипломы, проверить их подлинность можно только в бою. Да и что такое диплом в 1992 году? Он годился только для почесывания в труднодоступных местах.
А как мечтали об этом дипломе понаехавшие в Москву толпы юных талантов. Удивительное было время, когда курсы валют менялись быстрее идеалов. Удивительное и короткое. Через пару месяцев выжившая в конкурсе десять человек на место «могучая кучка» разделилась на три лагеря. Идеалисты – рыцари скрипичного ключа, сохранившие любовь к музыке и веру в профессию, возмечтали «сесть» в оркестр. Ездить на зарубежные гастроли и жить на сэкономленные суточные. Суточные выдавались в СКВ (свободно конвертируемой валюте). Неидеалисты быстро «расселись» по ларькам – торговать ликером «Амаретто» польского разлива и спиртом «Рояль». И те и другие мечтали «сесть» в кабак. То есть играть в ресторанном ансамбле. Это позволяло за удачный вечер заработать сумму, равную суточным длительных зарубежных гастролей, или же зарплату торговца в ларьке за месяц. Мне повезло оказаться в числе кабацких сидельцев.
– Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?
Наш ресторанный «Квартет имени денег» бурлил страстями похлеще Датского королевства времен Гамлета. Гитарист Эдик пел только «фирму́» – песни на всех языках, кроме русского, и презирал клавишника Толика, который пел исключительно «совок» – композиции отечественных авторов. Солистка Люба когда-то была женой Эдика, потом Толика, теперь снова Эдика и пела все. Меня они нашли в переходе метро «Тверская» – «Пушкинская». Я играл французские вальсы-мюзетты – это перекликалось с кухней ресторана – и пел уголовные песни, что соответствовало запросам публики.
Прослушивание нашего разношерстного квартета проводил лично хозяин ресторана – мандариновый магнат из бывшей союзной республики с труднопроизносимым именем. Я сыграл «О, Paris», Толик прохрипел что-то из «Машины времени», Эдик промурчал «Love me tender», Люба простонала песню про паромщика. Мандариновый магнат дожевал лобстера, поковырял вилкой в зубах и повернулся к сцене. Он вспоминал русские слова, а мы изнывали от желания трудоустроиться. Люба не выдержала:
– Вам понравилось?
– Панимаэтэ… У всэх сэмьи… Нада как-та… па-чэлавэчески…
– Конечно! У всех семьи. По-человечески надо!
– Вот и я гавару… У всэх сэмьи…
Мы поняли, что приняты на работу, минут через сорок, когда услышали эту фразу раз двести. На всех этапах общения с Мандариновым Джо, как мы его окрестили, я слышал от него только эти слова. В ансамбле его понимал только Эдик – ресторанный музыкант в третьем поколении. Когда хозяин ресторана просил нас что-нибудь исполнить, он подходил к Эдику и напоминал, что «у всэх сэмьи». Эдик поворачивался к Толику и брезгливо просил его спеть серовскую «Мадонну», «Гоп-стоп» или «Извозчика». Каким образом он каждый раз угадывал желания босса, так и осталось тайной. Я подозревал, что Эдик и сам не знал, а правильные ответы диктовала вселенная или какое-нибудь ресторанное божество, купившее его душу. Кто мог предсказать, что я встречу Мандаринового Джо в упаковочном цехе консервного завода? Он и здесь главный.
– Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?
Надежды азербайджанского бейсбола отрабатывают удары на Петровиче. Его визг сквозь кляп вызывает стоматологические ассоциации. В происходящем есть определенная логика. Это не просто бандитские разборки. Начальник и его зам, сочетающие в себе жадность и глупость, рано или поздно должны были нарваться на возмездие. Одно дело обманывать государство, другое – кидать бандитов на три вагона черной икры. Пацаны рамсы попутали. Это понятно даже выпускнику консерватории.
Не ходите, девки, низом,
Там в кустах сидит бандит.
У него в штанах кувалда,
Всю пизду разворотит.
Артемида Егоровна добивает соперницу в конкурсе частушек. Бандиты добивают Петровича в конкурсе «Гдэ кансэрва». Как только они его прикончат и вынут кляп из моего рта, я скажу им «гдэ кансэрва». Если сразу не убьют. От черно-волосатой массы отделяется самый молодой бандит, бьет меня ногой в живот. Насмотрелся на кровь, звереныш, пар решил выпустить. Ногу бережет, удар не сильный.
– Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?
Параллельно с продвижением культуры в массы с ресторанной сцены я двигал ее и в других местах. Это была беспорядочная музыкальная жизнь: от фольклорных коллективов до джазовых ансамблей. Не гнушался даже умирающей государственной филармонией. Это напоминало об академическом образовании и давало возможность периодически выходить на сцену во фраке. Я всегда считал, что мои музыкальные таланты превосходят сексуальные, но в филармонии оказался именно классическим путем – через постель. Заслуженная артистка РСФСР, судя по уровню ее пения, добилась звания тем же способом и выбирала меня в качестве концертмейстера, не изменяя традициям. Она напоминала грозовую тучу. Два горящих глазика, мечущие молнии, а остальное все – туча.
За возможность выйти на сцену во фраке я погружался в глубины самых смелых эротических фантазий, чтобы периодически подтверждать статус работника филармонии.
– Я тебе, сука, всю рожу расцарапаю, падла!
Спустя примерно три месяца заслуженная артистка РСФСР бросилась на меня за кулисами зала Чайковского, заглушая зрительские овации. За минуту до этого на сцене она пела песню, в которой были слова: «Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок». Она пела ее и раньше, но в этот раз черт дернул эту тучу именно на этих строчках начать раскачиваться из стороны в сторону на ножках-колоннах, изображая колосок. Этот Колосс вызвал у меня смеховую истерику.
В итоге – расцарапанная рожа, отлучение от филармонии и никакого фрака.
Ты, Матаня, с юморком,
Я любил тебя рачком…
– Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?
Беда не приходит одна. Вылет из филармонии совпал с окончанием моей кабацкой карьеры. Заскучавшая певица Люба решила пощекотать нервы своим мужчинам и заявила им, что уходит ко мне, даже не поставив меня в известность. Меня, конечно, позабавило, что эта информация стала причиной драки между Эдиком и Толиком, без моего участия. Но из ресторана пришлось уйти.
– У всех семьи, надо по-человечески… – сказал мне Эдик.
Перееб я всю деревню,
Повели меня на суд.
Впереди гармонь играет,
Сзади ебаных несут.
И, чтобы добить меня, в этот момент случились выпускные экзамены в консерватории, о которой я почти забыл. Оценки волновали меня мало, но вылет из общежития…
Пропив остатки денег, обмывая диплом, я оказался на улице. С аккордеоном. Как выяснилось, уличное исполнение больше не приветствовалось, скорее каралось. Я посетил с дружественным визитом все обезьянники станций метро в центре Москвы. В обезьяннике 5-го отделения милиции, куда меня в очередной раз заграбастали менты за игру на Арбате, я познакомился с помятым жизнью лингвистом из Твери. Неопохмелившийся лингвист посоветовал мне направить мой талант в электричку Москва – Тверь.
