– План этот прохиндею-Радимову удавался блестяще на протяжение десятков лет: это надо честно признать, отдать разработчику должное. Его “близкий друг и соратник” Огородников Вадим Александрович так потом всю жизнь в одиночку за всех и пыхтел, сиротинушка, пока сил хватало. И не было у него в нашем секторе толковых достойных помощников никогда: они у нас в принципе не выживали, если даже и попадали к нам от случая к случаю… Он пыхтел за всех, тащил на себе весь сектор и весь отдел, весь наш институт по факту. А хитрюга и деляга Кирилл за его согбенной спиной зарплату с премиями и повышения по службе распределял по какой-то совершенно дикой системе, на трутней, бездарей и полных ничтожеств рассчитанной, не на работников. Работники от его уравниловки и градации возрастной – когда новая должность и более высокий оклад человеку давались за выслугу лет, за жопо-часы по сути, а не за талант, не за знания и трудовые заслуги, – неизменно проигрывали – увы! И с обидой увольнялись от нас, зло хлопнув дверью… И институт от этого стремительно деградировал и умирал, поражённый вирусом, делячества, гниения и разложения…

В этот момент к нам внезапно нагрянул бригадир с проверкой. Захотелось ему, видите ли, узнать, чем мы на посту в перерыв занимаемся: не бухаем ли, не “гудим по-чёрному”. Напарник-то мой был как-никак новичок. А новичкам проверки у нас на Горбушке часто устраивали… Поняв, что у нас всё спокойно, что трезвые мы как стёклышко и оба на месте, на боевом посту, он развернулся и пошёл других проверять, пожелав нам спокойного дежурства…

– А хочешь, Вить, я тебе про сам наш коллектив расскажу, пока есть время? – сразу же продолжил Валерка прерванный разговор, – про всех тех саботажников и завистников подлых, с кем Огородникову работать пришлось всю жизнь. И кто и как ему каждый день нервы мотал и портил своим разгильдяйством и наплевательским отношением к делу, к обязанностям инженерным?

– Конечно хочу, Валер, конечно! – с жаром отозвался я. – Чего ты всё спрашиваешь-то? Рассказывай давай. Я тебя внимательно слушаю – не видишь что ли, не замечаешь?

– Начну с того, – улыбнулся напарник, довольный моим вниманием к его словам и рассказам, – что наш теоретический отдел, в котором я десять лет оттрубил, занимал весь 6-ой этаж административного корпуса и состоял из трёх секторов. Наш сектор, самый большой в отделе и самый важный в смысле тематики, занимал три комнаты: под номерами один, два и три соответственно. Третья комната была главная, начальственная, где сидели Радимов с Огородниковым и где стоял городской телефон, по которому мы все бегали и домой звонили. В первых двух комнатах городских телефонных точек не было – только местные… Ну-у-у, чем занимался Огородников? – понятно: тащил на себе теоретическую работу всего отдела и института, сидел за столом безвылазно и постоянно чего-то думал, изобретал, а попутно ещё и статьи строчил и издавал регулярно, книги.

– А чего он изобретал-то? – не понял я, – если ты мне рассказывал в самом начале, что пребывающая на предприятие молодёжь без дела годами сидела, что в вашем НИИ работы не было никакой все 80-е годы.

– Для большинства сотрудников работы не было – это правда, – стал оправдываться Валерка, искренне удивлённый тем, что я так хорошо оказывается всё запомнил, про что он мне с первого дня говорил. – Но для Огородникова-то работа была всегда: он у нас был главным теоретиком и изобретателем, фанатом космоса и трудоголиком, генератором новых идей, которые он без устали плодил-гальванизировал… Главное изделие нашего института – платформа, да, была изобретена и изготовлена до него. Это факт. Но ведь её, как тот же автомобиль или телевизор с магнитофоном, надо было постоянно усовершенствовать, улучшать её основные узлы и детали: уменьшать их вес, увеличивать качество и срок работы. Огородников этим и занимался, как и регулярными пусками с Байконура, с космодрома Плесецк, которые надо было готовить сначала, а после анализировать результаты полётов, выявлять неточности и ошибки. Работа не сложная, но обязательная. Текучка…

– А потом, в конце 80-х годов наш институт подключили к марсианскому заказу, правительство поручило нам поучаствовать в экспедиции на Марс, на поверхность которого планировали ещё и марсоход спустить, чтобы забрать грунт с этой планеты. Этот марсоход планировали на парашюте сбрасывать, и вся его аппаратура поэтому должна была выдерживать большие угловые скорости при падении. А наша базовая платформа – ЛВ300 – для этого не годилась, у которой технологически было лишь три свободно-вращающиеся оси и угол прокачки по крену всего лишь 45 градусов. При больших угловых скоростях спускаемого аппарата она не выдерживала и выскакивала на упор; и, соответственно, выходила из строя. И марсоход из-за этого становился бы не управляемым, превращался бы в груду железа… Поэтому нам было поручено, совместно с пилюгинским НИИАПом, разработать и запустить в производство другую платформу, четырёхосную, с неограниченными углами прокачки по трём главным осям – вращению, крену и тангажу. Это уже было принципиально новое изделие, к которому академик В.И.Кузнецов не был причастен, отец-основатель наш…

– Вот эту-то усовершенствованную платформу и разрабатывал Огородников, систему управления для максимальных нагрузок придумывал и оптимальные параметры работы, конструктивную её часть, габариты. Создавал её фактически в одиночку, без посторонней помощи: я наш НИИ Прикладной механики имею в виду. Очень качественно сконструировал и надёжно, как у нас потом говорили. Её Госкомиссия в итоге и выбрала из двух, забраковав НИИАПовскую… Жалко только, что та марсианская экспедиция провалилась в итоге: спутник до Марса так и не долетел, потерялся где-то в пучине космической из-за нашего всеобщего разгильдяйства и бардака, что охватил страну при Горбачёве… Я, наверное, зря тебе всё это так подробно рассказываю, Витёк, не специалисту-то. Просто ты мне задал конкретный и важный вопрос: чем занимался Вадим Александрович, когда большая половина сотрудников института дурака валяла и по колхозам и базам моталась? Я тебе на твой вопрос и ответил – чтобы не оставалось меж нами недопонимания…

– Итак, два начальника сидело у нас в третьей по счёту комнате. И один из них, высокооплачиваемый и учёный, пахал от зори до зори, двигал вперёд науку и технику, и попутно всех подчинённых своими идеями одаривал и окормлял, давал всем задания, работу текущую, следил за её выполнением; или – старался следить по мере сил и возможностей. Второй же, Радимов Кирилл Павлович, Кирюха, как мы его меж собой называли, имея оклад всего лишь 260 рубликов, всего лишь! ежедневно валял дурака фактически, клоуна из себя строил и в работу сектора принципиально не лез, сознательно. Говорил иногда в курилках, что не хочет-де дорогу переходить “другу Вадиму”, вносить разлад в трудовой коллектив, разноголосицу. Пускай, дескать, он уж один у нас рулит и творит, без посторонней помощи… По этой же причине он даже выработал для себя особый график: приходил на работу утром и сразу же шёл в курилку, смолил там с мужиками до десяти, институтские сплетни слушал; после чего возвращался в отдел и сразу же шёл в кабинет начальника, Скворцова Марка Павловича, которому лет 70 было, когда я пришёл, и который уже лет десять как нашим отделом заведовал. Сидел он в кабинете один как волк, ошалевал от скуки и одиночества. И Кирюха ежедневно ходил его веселить: усаживался там до обеда в мягком кресле и лясы на пару с Марком точил, курил опять, политику обсуждал, последние мировые и союзные новости. И такое у них повторялось из месяца в месяц, из года в год. Все десять лет, пока работал, я наблюдал подобное… В половине первого, когда у нас обеденный перерыв начинался, Кирюха выходил от Скворцова довольный, счастьем светящийся, и шёл в шестую по счёту комнату играть в домино. Там мы все всегда регулярно играли, все наши отдельские мужики; для этого там даже стол специальный стоял, накрытый большим листом металлическим. Полтора часа играет с нами, нервничает, страстями кипит, стучит по столу костяшками; а потом с Огородниковым и Скворцовым идёт в столовую на обед. И только после обеда, часа в три по времени, он наконец за “работу” садится – какую-то “мудрёную” и “долгоиграющую” задачку начинает решать, которая у него никогда не кончалась.