Мне не хотелось тревожить Друга, поэтому, осторожно взяв его на руки (он даже не проснулся, только тихо мявкнул сквозь сон), я направилась к месту всеобщего столпотворения.
- Неандертальцы! Ух ты, это же неандертальцы! Точно они! Настоящие! - услышала я шепотки в толпе, произнесенные и по-русски, и по-французски.
Мой взгляд тут же остановился на группе необычно выглядящих людей, уже сошедших с корабля и теперь плотной кучкой робко топчущихся на берегу. Зрелище впечатляло, и меня захлестнули двоякие чувства. С одной стороны, осознание абсурдности происходящего с новой силой поднялось во мне, а с другой стороны, увидеть воочию настоящих, живых неандертальцев дано не каждому. А вот мне посчастливилось - и плевать на все остальное, все равно я ничего не смогу изменить; главное, что вот они, эти представители вымершей ветви человечества - стоят метрах в шести от меня, настороженно озираясь и время от времени издавая непривычные сипло-гортанные звуки. Всеобщее возбуждение передалось и мне, и я вместе со всеми принялась беззастенчиво разглядывать новоприбывших. Я никогда особо не увлекалась антропологией, но в памяти тут же всплыли реконструкции, виденные мной в европейских музеях. Изображенные на них якобы неандертальцы (исключительные уродцы) не имели ничего общего с теми существами, которых я в данный момент наблюдала. Мне вспомнилось, как один мой однокурсник - весьма неглупый молодой человек, отличавшийся нестандартным образом мышления (за что и не был особо любим обществом) - утверждал, что подобные реконструкции созданы с целью возвыситься над давно вымершими представителями человечества, понасмехаться над ними и их ущербностью - для того и представлены они по большей части такими нелепыми уродами, какими на самом деле не являлись. Я тогда отмахнулась от его слов, но сейчас вдруг отчетливо вспомнила свои ощущения рядом с подобными 'реконструкциями' - гордость от того, что мы, современные люди европейского типа, такие красивые, умные и развитые, с большим потенциалом на будущее. А эти страшилища вымерли - и хорошо.
Как же звали того парня? Ах да - Андре. А ведь он ужасно нравился тогда мне, девятнадцатилетней, но его высказывания были порой столь радикальными, что мне пришлось признать наше с ним глубокое несходство...
А ведь он, Андре, был абсолютно прав. Я могла до бесконечности вглядываться в черты привезенных Петровичем неандертальцев, но не находила в их внешности даже оттенка той внешней ущербности, которую старался показать неизвестный художник ХХ века. Конечно, они выглядели очень необычно - но и только. Наверное, впечатление можно было сравнить с тем, что испытывает человек, увидевший впервые, скажем, африканца. К слову сказать, все трое взрослых особей были женщинами (да-да, я уже поняла, что тут мужчины отчего-то в дефиците); определить половую принадлежность детей я затруднялась. Все они были весьма коренастыми, с четко очерченными плотными мышцами. Туловище неандерталки напоминало бочонок, который держали коротковатые крепкие ноги. В целом - вполне себе человеческая фигура, просто более массивная, но не за счет жира, а в силу хорошо развитой мускулатуры. Разве что только голова на этой фигуре была посажена немного необычно - она вместе с шеей явно выдавалась вперед.
Лица этих женщин на первый взгляд казались одинаковыми - точно так же мы, европейцы, легко можем спутать одного азиата с другим. На самом деле, конечно, у них имелись индивидуальные различия, но сначала я отметила характерные черты, свойственные им всем - глубоко сидящие глаза, скошенный назад лоб, срезанный подбородок. Между прочим, они вовсе не обладали такими сросшимися кустистыми бровями, с которыми их обычно изображают на картинках. Обычные брови - просто неухоженные... Тьфу ты, это слово по отношению к ним не подходит. Просто брови - скажем так - в своем естественном виде...
Машинально я провела пальцем по собственным бровям. Как давно я не смотрелась в зеркало, не красила губы... Вообще я и раньше редко пользовалась декоративной косметикой. Ведь все эти ухищрения были придуманы женщинами в угоду мужчинам, чтобы им понравиться - и это один из самых стойких гендерных предрассудков. Я же считала, что необходимо просто выглядеть ухоженно.
Так вот, эти неандерталки, похоже, тоже придерживались такого же мнения, только на свой манер. Приглядевшись повнимательней, я увидела, что они все разные, начиная с прически. Одна даже была стриженой - ее волосы были обрезаны чуть ниже ушей в виде неровных, 'рваных' кончиков. У второй пышные кудри были перехвачены на затылке чем-то вроде шнурка (отсюда было непонятно, чем именно), а третья носила нечто заплетенное и опускающееся до самых колен. Они различались также по росту, цвету волос, по разрезу глаз и форме рта. Их возраст было трудно определить из-за специфической внешности. Я мысленно окрестила их: Блондинка (стриженая, самая рослая из них, с малышом на руках), Синеглазка (та, что с собранными каштановыми волосами) и Рапунцель (обладательница темно-русой косы). Их тела были обернуты шкурами, также на разный манер (у Синеглазки наряд бы особенно кокетливым - с ее плеч свисали лапки какого-то неведомого зверька).
Они, эти трое, растерянно озирались по сторонам, и было видно, что все окружающее повергает их в самый настоящий шок. Дети испуганно жались к ним, нет-нет постреливая глазами в сторону наблюдателей. На руках у Блондинки хныкал ребенок, издавая несколько непривычные звуки. Малыш был завернут в шкуру, и лишь его ручки то и дело высовывались из этого свертка - при взгляде на эти тонкие ручки становилось понятно, что неандертальцы до приезда к нам переживали не самые лучшие времена.
И вдруг мной овладело неконтролируемое чувство гордости и сопричастности к чему-то важному и великому. Не пытаясь разобраться в причинах этого несвойственного мне чувства, я (пожалуй, первый раз в жизни) просто полностью отдалась ему - и воистину это было сродни пьянящему вину. Глядя на этих несчастных изможденных неандерталок, таких трогательных в своей необычности, я понимала, что отныне им не придется ни голодать, ни бояться, ни страдать. Здесь, у нас, к ним отнесутся со всей человечностью, со всем добром и заботой, на которую только способны члены нашего племени. Их примут как равных, и сделают это просто так, бескорыстно - по той лишь причине, что считают это правильным. А сколько таких обреченных на гибель спасли эти русские еще до нашей встречи? Все они теперь сыты, обуты, одеты и довольны жизнью. Глядя на них, становится понятно, что они совершенно счастливы. Так почему же я хочу подогнать окружающее под собственные представления о счастье?
Внезапно вся моя прежняя, до попадания, жизнь показалась мне серой, унылой и насквозь фальшивой. Даже я не была в той жизни самой собой - а ведь настоящая Люси д`Аркур - это не воинствующая феминистка, и не строгая преподавательница, а та девочка с плюшевым медвежонком в руках - наивная и смешная, которая любит малышей и животных, жалеет бездомных бродяг, а по ночам втайне разговаривает с Богом, прося у него счастья для всех людей...
К моим глазам подступили слезы. Мне было жаль ту маленькую девочку, которая, ступив на путь взросления, поняла, что жизнь полна разочарований... И она постаралась спрятаться от них. Она надела маску, ожидая, что неузнанной ей будет легче жить. Действительно, разочарования и обиды стали обходить ее стороной. Она убеждала себя, что бесконечно счастлива. А потом, как это обычно и бывает, маска приросла к ее лицу, и маленькая девочка забыла, как она выглядит на самом деле. Но однажды она испытала просто неодолимое желание снять эту уже не нужную личину... Она не могла себя больше обманывать. Она хотела встретиться с реальностью лицом к лицу.
Наверное, я выглядела как настоящая сумасшедшая, но слезы градом катились из моих глаз - в тот момент я чувствовала, как что-то тяжелое и темное покидает мою душу, и это чувство приносило одновременно и боль, и облегчение...
Часть 12. 'Первобытная дипломатия'
