Дежурный помощник начальника колонии долго убеждала Хмельникову: никто тебе здесь не трогал и трогать не будет, по иным законам живем.

День прошел нормально. А потом воспитатель карантина Людмила Викторовна Хаджикова в числе других осужденных попросила и новенькую помочь разгрузить продукты, всего несколько ящиков. Хмельникова посмотрела на нее презрительно:

– Ты, женщина! Тебе надо, ты и разгружай!

– Ладно, – не стала настаивать Хаджикова, – отдыхай.

И в тот же день – еще одно столкновение. Контролер объявила Хмельниковой о ее очереди мыть полы в камере и в коридоре. Та попыталась переложить это на сокамерницу.

– Иди ты, Капралова, мне нельзя.

– Еще чего! – услышала дерзкое в ответ.

Лицо Хмельниковой наливалось кровью.

– В лоб дам – побежишь!

Капралова бежать не хотела, и Хмельникова тут же исполнила угрозу. Получив сокрушительный удар кулаком в переносицу, сокамерница не удержалась на ногах, отлетела к кровати, ударилась головой об стену. Контролер прибежала:

– Ты и здесь буянишь?

– Это не я, – расплылась в улыбке Хмельникова.

Вот такая в колонии новенькая. Ведет себя похлеще Цирульниковой и Гуковой вместе взятых. Впрочем, мне не придется с ней работать. Шестое отделение, воспитанницы которого заканчивают сейчас десятый класс, переформировывается постепенно. Новенькие в отделение направляются из числа тех, кто заканчивал или успел закончить на свободе восьмой класс. Лаврентьева, Столярчук, Мариненко и другие девчата, распределенные в отделение, учатся сейчас в подготовительном классе, а на воспитательные часы и другие мероприятия мы их объединяем. И спят они в одной комнате с прежним составом шестого отделения. Количество десятиклассниц с каждой неделей уменьшается. Вот вихрем ворвалась в класс Дорошенко. Остановилась между рядами парт, руки прижала к груди.

– Девки, я уезжаю! За мной приехали! – По бледному лицу Дорошенко катились слезы. – Мама платье привезла, – рассказывала, вытирая щеки. – Голубое. Модное. Туфли на высоком каблуке. И целую коробку конфет. Шоколадных!

В классе звонкая тишина. Скрестились на Дорошенко завистливые взгляды. Первой не выдержала напряжения Шумарина, всплакнула. Поднялась навстречу подруге, обняла ее. Теперь уже и другие воспитанницы не скрывали слез. Даже Гукова разревелась, закрыв лицо руками. Уж она-то слезы лила не из-за того, что с подругой расстается, скорее, от сознания, что очень не скоро она вот, как Дорошенко, сможет забежать счастливая в класс, рассказать всем, что за ней приехали, платье привезли модное, туфли, сладости.

Дорошенко, прощаясь с отделением, тоже плачет.

– Ой, девочки, как же я на каблуках ходить буду? Отвыкла за эти годы.

– Сапоги проси! – советует, улыбаясь грустно, Чичетка.

Шумарина гладит одноклассницу по плечу.

– Ты же письма пиши, слышишь?

– Я буду, буду! – обещает Дорошенко.

– Ну, иди, Оксанушка, иди. Ждут же тебя.

– Ой, так тяжко... Не могу, понимаете?

В класс заходит контролер Валентина Андреевна.

– Пойдем, – говорит строго. – Пора.

В последний раз, будем надеяться, Оксана уходит под конвоем.

3

Один переполненный автобус я пропустил. Следующий шел полупустым, а на переднем сиденье – Надежда Викторовна Заря. В приподнятом настроении. Не дожидаясь вопроса, поделилась своей радостью.

– Все, Владимир Иванович, конец кочевой жизни. Надоело это общежитие за три года...

– Неужто новоселье скоро? В каком районе? На каком этаже?

– Улица Гризодубовой, 62, – благодушно объявила Надежда Викторовна. – Этаж не знаю пока, номер квартиры тоже. Но ордер – это, со слов Дины Владимировны, дело ближайших дней.

Я искренне разделял радость Зари. Она рассказывала о своих общежитейских буднях, в них мало было веселого. Еще на первом году к Заре в комнату подселили... освободившуюся из колонии воспитанницу. Конечно, продолжить воспитание заблудшей души и на свободе, помочь девушке определиться в новых для нее условиях – дело благородное и нужное. Только Надежда Викторовна тоже человек, со своими заботами и проблемами, своей личной жизнью, и тоже имеет право на отдых, право на то, чтобы хоть иногда побыть одной. Впрочем, на эту свою соседку – Свету Миледину – Заря поначалу не жаловалась. Миледина вела себя тихо, скромно, никуда не ходила, друзей в комнату не приваживала. Хотя и встречалась с парнем, студентом сельхозинститута. Однажды, возвращаясь после работы, Миледина увидела его через окно автобуса рядом с девушкой. Вспылила тогда очень и не скрывала от Зари:

– Жаль, что автобус не остановился, подошла бы и набила той стерве морду.

Надежда Викторовна ответила лукавым изучающим взглядом:

– Захотелось назад в колонию?

Допоздна она проговорила с Милединой и, кажется, смогла убедить ее, что нет никакой вины за той девушкой, да и бессмысленно решать личные проблемы при помощи грубости и рукоприкладства. Заре казалось, что ее поняли. Как оказалось, ненадолго. Через неделю снова возвращается Миледина обозленная – сменщица ее проговорилась мастеру, что она судимая.

– Падла, – метаясь по комнате, рвала на себе волосы Миледина, – меня вложила, а сама... таскается с «кобелями», пьет, курит...

Заря ей:

– Знай, Светлана, себе цену. Поставь себя так, чтобы забыли, что ты была когда-то в колонии...

И снова беседа... до полуночи.

Полгода длилось относительное затишье, если не считать нескольких обращений к Зape с привычной просьбой:

– Покормите, Надежда Викторовна! Денег на недель-ку займите!

Однажды Заря решила, что хватит. Не напоминая о тех стапятидесяти рублях, которые Миледина успела задолжать, заявила:

– Покормлю. И займу. В последний раз. Сама учись экономить.

Соседка поела и деньги взяла, а все равно обиделась, почти месяц с Зарёй не разговаривала. Но долг постепенно отдала и больше не занимала.

В сентябре, это когда и я уже был в колонии, помню, Заря жаловалась на то, что из сушилки на этаже пропадает одежда. Кто мог воровать? Думали, разумеется, на Миледину. Но та клялась, что не брала, несколько раз повторила Надежде Викторовне: «Поймаю воровку!» Заря ей поверила:

– Я тебе помогу, – решила.

И помогла. Воровкой оказалась внешне благопристойная девушка, которая ни в колонии не была, ни на учете в милиции никогда не состояла. Но чего эта поимка стоила Заре! Сколько нервов! Я хорошо помню приходы ее на работу мрачной, уставшей и невыспавшейся. А ведь будни в колонии до предела напряженные, требуют от человека полной отдачи сил, которых у него не будет, если не отдохнуть как следует. Но игра стоила свеч. Миледина ведь была оправдана.

Автобус остановился на конечной, и последние пассажиры покидали салон.

Вышли и мы. Перед КП колонии (это в ста метрах от конечной остановки) Заря призналась:

– А вообще, знаете, буду жалеть об общежитии. Привыкла очень...

Разубеждать Надежду Викторовну я не стал. А как только зашли на КП, оба вовсе забыли о разговоре, о новой квартире Зари и всем остальном, что было за пределами колонии.

4

Дежурный офицер, пригласив в свою комнату, сообщила о происшествии, виновником которого было шестое отделение.

– Коллективный невыход на зарядку – это грубейшее нарушение режима, – возмущенно сообщала дежурный помощник начальника колонии, – Я уже записала в рапорт и теперь вас прошу принять срочные и безотлагательные меры.

Прежде чем принять меры, мы решили основательно во всем разобраться. Но чем больше узнавали мы об утреннем происшествии, тем больше возникало сомнений: ЧП ли это? Ровно в шесть, как обычно, зазвенел громко звонок побудки. Но по воскресеньям он должен звучать в семь. Шумарина потянулась к настенным часам, которые имеются в каждой комнате, убедившись, что еще только шесть, махнула девчатам рукой.

– Спим еще час, – распорядилась председатель. – Ошибка.

Гукова лишь чертыхнулась матерно и перевернулась на другой бок.