– Расскажите нам, как в столь короткий срок вам удалось наставить ее на путь истинный? – предложила.

– Воспитатель Надежда Викторовна постаралась, – отвечаю, кивая в сторону Зари.

– Я спрашивала уже Зарю, – говорит Фаина Семеновна. – Она сказала, что Хмельникова – ваша работа... Ну, не скромничайте, поделитесь опытом, расскажите, как из закоренелой бандитки и нарушительницы режима удалось сделать активистку.

– Вы знаете, ничего нового я вам сказать не могу. Никаких новых педагогических приемов я не изобрел. Так что обмена опытом в данном случае не получится.

Возвратившись к обсуждению, педагоги отметили наши с Надеждой Викторовной удачи в перевоспитании Водолажской, Шумариной, Корниенко. Отдельно вспомнили Кузовлеву и Кошкарову, которые твердо продолжают идти по пути исправления, и уже есть надежда, что не свернут на прежнюю скользкую дорожку. Хотя я знал, что самообольщаться нельзя, слишком труден этот путь, а поддержка окружающих слишком мала.

Пожурили слегка за Бондарь и Чичетку, в работе с которыми, чего греха таить, мы не добились сколько-нибудь заметных результатов. С сожалением вспомнили Цирульникову – знали в колонии о ее письме из НТК, в котором наша бывшая воспитанница искренне рассказывает, каково ей там: взрослые женщины – не ровесницы, поставили ее в такое положение, что она плачет уже второй месяц горькими слезами.

А вот с Дорошенко мне преподнесли сюрприз.

– На столе у начальника колонии, – сообщила Фаина Семеновна, – лежит сообщение из милиции: арестована за участие в квартирной краже. – Шершер помедлила, не желая затягивать тягостную паузу, спросила. – Это же сколько ей лет сейчас?

– Семнадцать... и четыре месяца, – вспомнил кто-то из учителей.

– Значит, после суда к нам привезут, – усмехнулась невесело директор школы.

Педсовет переходит к следующему вопросу. А у меня голова кругом. Сколько же всего не предусмотрели мы! Сколько недоработали! Раздосадованный, прошу разрешения выйти. Фаина Семеновна кивает.

Но передышка, даже минутная, не получилась. В коридоре лицом к лицу сталкиваюсь с Водолажской.

– Надежда Викторовна сказала, чтобы вы срочно спустились в жилую зону, – дрожащим от волнения голосом передает Ольга.

– Что там еще? – предчувствую недоброе.

– Бондарь вскрыла вены, – хмуро сообщает воспитанница. – Фу, какая гадость! А лужа крови! Согнутая вдвое... Нет, – поправляется Водолажская, – лежала. Уже унесли.

– Да как же такое произойти могло? Где ты была? Шумарина, Корниенко? А Хмельникова что же?

Она едва поспевает за моим широким шагом.

– Активисты на «активе» были. Да и вообще – что они могут? – с вызовом бросает. – Вон Мариненко с Бубенцовой – в «отрицательные» выдвигаются. А что мы можем?

На меня словно ушат холодной воды вылили: вот тебе и крылья, и памятник при жизни. Отдохнул на лаврах – ничего не скажешь...

Вместо послесловия

Зачем я писал эту книгу?

Чтобы ответить, нужно, пожалуй, сначала объяснить, почему я, учитель этики и психологии семейной жизни обычной школы, преодолев немало административных барьеров, отправился на годичную стажировку в Мелитопольскую воспитательно-трудовую колонию общего режима для несовершеннолетних преступниц.

Началось с того, что одна из десятиклассниц нашей школы (внешне благополучная девочка) была задержана на квартирной краже. Осуждена к двум годам лишения свободы условно.

Спустя месяц при загадочных обстоятельствах покончила с жизнью девятиклассница Л., втянутая, как впоследствии выяснилось, в преступный круг.

А еще через несколько дней школу потрясла ожесточенная драка в девичьем туалете между ученицами восьмых классов.

Заметим, что на протяжении этого времени ни одного ЧП среди ребят не было. Это, кстати, свидетельствует о том, что педколлектив в контакте с родителями неформально занимается воспитательным процессом, но в центре особого внимание и опеки – кто? Мальчишки, конечно же!

Эти события заставили меня задуматься. Проанализировав проделанную работу, я сделал для себя открытие: на протяжении трех лет после окончания университета занимался всерьез лишь трудными ребятами, напрочь упустив девичьи вопросы. А теперь на примере случившихся событий легко можно сделать вывод, что девочки, в отличие от мальчиков, зачастую не столь откровенны в своих поступках и, попросту говоря, стремятся к сокрытию двойного образа жизни, что им, кстати, хорошо удается. Незнание психологии на долгие годы заслонило от учителей процессы, происходящие в девичьей среде. Бывают, разумеется, в каждой школе исключения, отклонения от нормы: появляются невесть откуда беременные десятиклассницы или восьмиклассница из запущенной семьи оказывается на учете в милиции. Но все же девочки-подростки, признаемся, никогда не тревожили нас так, как мальчишки.

Эти мысли мучили меня на протяжении долгого времени. Будучи в Академии педагогических наук, поделился своими переживаниями с И. В. Гребенниковым. Просил совета. А он в ответ, скупо улыбаясь:

– Учиться лучше на собственных ошибках. Раз тебя этот вопрос волнует, значит, ты готов к его решению. Оптимальный вариант был бы, если б ты извлек урок из непосредственного общения. Общения с самыми отпетыми.

Так и был сделан выбор, весьма удививший моих школьных коллег: поработать хотя бы год в колонии для несовершеннолетних преступниц.

Находясь в колонии, я сделал для себя тысячу открытий. И самое главное, понял, что без умения видеть в своих воспитанниках, особенно «трудных», как говорят отпетых, прежде всего человека, нельзя работать педагогом.

Подростки – и девочки, и ребята – сейчас не лучше и не хуже, чем пять, десять или двадцать лет назад. Нам, педагогам, необходимо учиться понимать их.

Убыстряется ритм жизни. Порой бессистемно сваливается на молодых глыба противоречивой информации из различных источников. Увеличивается бытовая и социальная занятость родителей и, что особенно прискорбно, занятость женщины-матери. При этом все опаснее становятся нервные перегрузки. Прямо пропорционально возрастает роль учителя для снятия напряжения, предупреждения отклоняющегося поведения путем целенаправленного, целесообразного, результативного педагогического творчества.

Специалисты по спортивному прогнозу утверждают, что для прыжков в высоту, скажем, существует объективный предел, выше которого прыгуну подняться невозможно. Нам же, педагогам, необходимо ежегодно поднимать планку на несколько порядков выше.