– Вот… черт! – едва сдержался от брани Джон, наступивший в коровью лепешку, от которой ещё поднимался пар. Ханне стоило невероятных усилий не рассмеяться, и всё же она не выдержала и через несколько секунд громко расхохоталась. Джон нахмурился; он подумал, что никогда больше не будет иметь дел с подобного рода женщинами. Ханна, увидев, как коллега укоризненно смотрит на неё, чтобы отвлечь Джона от этой неприятной неожиданности, сказала: – Извини, пожалуйста, Джон. Я тебя позвала сюда не только для того, чтобы посмеяться над тобой. У меня действительно серьезный разговор.

Посмотрев на стоящие впереди двухэтажные здания, она подтвердила свои слова: – Мы почти пришли!

– Ты меня интригуешь! – придя в себя, отозвался Бигелоу. Он несколько раз останавливался, чтобы вытереть подошву туфли о бордюр.

– Джон, ты слышал про журналиста, которого сбил поезд месяц назад?

– Из «Нью-Йорк таймс»? Да, слышал что-то. Говорят, на похороны собралась изрядная компания наших коллег, так был известен этот журналист. Хотя я даже имя его не могу вспомнить, – с улыбкой заметил Джон. – А что? Ты решила некролог о нем написать? Мне кажется, это уже сделали!

– Нет, тут другое… А что ты ещё о нем слышал? О его смерти, например.

– Ну… как и ты, слышал, что его сбил поезд. Одни говорят, что он покончил жизнь самоубийством, другие, что напился, оттого свалился на рельсы. Честно признаться, не вдавался в вопросы смерти этого бедняги и не считаю это сколько-нибудь интересным.

– Кстати, мы уже пришли. Вроде бы это здесь, – завернув за угол одной из узеньких улиц, они подошли к первому двухэтажному домику, поднялись по небольшим ступенькам, и Ханна постучала в одну из дверей. Ответом ей послужила тишина. Она постучала снова, услыхала чье-то движение и мысленно порадовалась за то, что не зря оторвала Бигелоу от работы. Дверь им открыла невысокая светловолосая девушка, заспанная и не понимающая, кто стоит перед ней; её растрепанные волосы были неаккуратно разбросаны по голове и плечам, точно тонкие ветки, собранные в огромный веник, от которого во все стороны торчали длинные концы. Но Ханне показалось, что даже если бы девушка поработала над собой, она бы не стала более симпатичной – её лицо было сильно опухшим и заплаканным, щеки от частых слез были красными, а глаза упорно не хотели смотреть вверх.

– Что вам? – сонным сухим голосом поинтересовалась девушка.

– Мисс Лонгман?

– Да, это я.

– Мы журналисты из газеты «Нью-Йорк ивнинг пост». Меня зовут Ханна Гудвин, а это – Джон Бигелоу. Мы хотели бы поговорить с вами по поводу вашего дедушки. Ваш адрес нам дали в газете, где работал ваш дедушка, но мы вас по нему не нашли. Мужчина, живущий по соседству с тем домом, куда нас направили, сказал, что сейчас вы проживаете здесь.

Девушка не знала, что ответить. Было видно, что она не желала кого-либо видеть, но немного подумав, промолвила: – Хорошо, проходите, раз вы даже мистера Питкинса побеспокоили.

Ханна вошла, а Джон ещё некоторое время стоял у порога, вытирая свои прежде блестящие туфли, которые потеряли весь свой лоск после прогулки по набережной и от которых теперь шел неприятный запах.

Пока двое незнакомцев сидели на старых стульях в гостиной, хозяйка дома делала им и себе чай.

– Ханна, ты мне так и не ответила, зачем мы здесь! – тихо проговорил мужчина.

– Это внучка умершего журналиста, о котором я хочу написать, – разглядывая бедно обустроенную комнату, ответила журналистка.

– Вон оно что… А я, увидев её, не мог понять, почему же такая молодая девушка так плохо выглядит. Ты уверена, что сейчас её стоит беспокоить?

– Надеюсь, что она уже немного отошла, потому что кроме неё мне никто не сможет дать достаточно информации! Постараемся вести беседу аккуратно.

Мужчина вертел головой, рассматривая комнату.

– Как же бедно она живет. Неужели и этот журналист жил здесь; он же вроде бы был известным в своих кругах человеком, неужто ему не платили?! Тебе не кажется это странным, Ханна? – будто бы сомневаясь в чем-то, прошептал Джон.

Квартира девушки представляла собой подобие хорошо обставленной пещеры. Голые стены с кое-где обшарпанной побелкой, никакой мебели, кроме большого шкафа, занимавшего треть гостиной, двух уже занятых стульев и миниатюрного деревянного столика, расположившегося у окна с потушенной свечкой на нем. Единственное окно в гостиной выходило на реку, и, как подумал Джон, наверняка в него никто не смотрел, до такой степени оно было грязным. Дверь в комнату была распахнута, журналисты увидели ещё один стул и кровать, одиноко занимавшую половину помещения. На стуле были неровно сложены несколько книг, и стояла вторая свечка.

Ханна не успела ответить на вопрос мужчины. В гостиную вошла мисс Лонгман, которая слегка привела себя в порядок, стала приятнее выглядеть и даже немного понравилась Бигелоу, что ещё больше его разочаровало; он не мог поверить, что такая девушка живёт здесь.

– Не обращайте внимания на… на вот это… Мне нужно было раздать дедушкины долги, о которых я и не знала, поэтому пришлось расстаться с его большим домом в центре и снимать лачужку здесь, – поставив поднос с чаем на стол, она отошла к окну, внимательно посмотрев на пришедших журналистов.

– А что это были за долги, если не секрет? – поинтересовался мужчина.

– Мне нечего вам сказать… Я всегда думала, что ему много платят, он ведь никогда не бедствовал, не просил у меня денег, а сам мне их давал, жил в собственном доме. Но после смерти дедушки, ко мне пришли его коллеги из газеты и рассказали, что он задолжал большие деньги им, а потом пришли из банка и сказали то же самое. Вот мне и пришлось все продать, чтобы рассчитаться с долгами. Я думала, денег, вырученных с продажи дома и оставшихся после расчетов с долгами, хватит на смену жилья, – с едва заметной улыбкой произнесла девушка. – Но, к сожалению… – девушка, оправдываясь, обвела рукой комнату.

Джон очень удивился тому, как спокойно она это произнесла.

– Мисс Лонгман, вы просто взяли и всё продали. А вдруг вас обманули?!

– Меня зовут Сэдди. Да, вот так просто, – несколько грубовато ответила она, видимо желая показать, что Джон не имеет права её упрекать в случившемся. – И знаете, когда у вас умирает единственный близкий человек, становится как-то не до денег.

– Ясно, Сэдди, – вмешалась в разговор Ханна. – Извините Джона. Мы к вам по другому вопросу, – помолчав некоторое время, дабы девушка приготовилась слушать, журналистка спросила: – У вашего дедушки были враги?

– Нет… вроде… нет, не было! Я ничего об этом не знаю. А что такое?

– А вы знаете, как он умер?

– Да… Не знаю… Он упал под поезд, газеты писали, что… что он бросился, покончил с жизнью… – эти слова дались ей с трудом. – Но этого не может быть! Я знала дедушку очень хорошо!..

Сэдди с трудом сдерживала себя, чтобы не заплакать; глаза её сильно покраснели и налились слезами. Немного помолчав, она продолжила:

– Давайте больше не будем говорить на эту тему, мне столько раз приходилось отвечать на этот вопрос, что уже нет никаких сил снова повторять то, что так хочется забыть.

– Да, извините. А ваш дедушка пил?

– Нет, нет, не пил.

– Хорошо, а когда вы его видели в последний раз, что он вам говорил?

– Я не помню… Ничего существенного, – она помолчала. – Единственное, что я помню, дедушка обмолвился о новой большой статье. Я обычно ему помогала редактировать материал, который он брал домой, но в этот раз он отказал мне, сославшись на то, что ему помогут в газете, а меня ему вдруг стыдно стало просить.

– Вам не показалось это странным?

– Да… в общем-то нет. Я учусь, подрабатываю прачкой, и у меня действительно не всегда находилось время помогать дедушке, но отказывать тоже было не хорошо. Так что я ему была только благодарна.

– Вы учитесь? Это удивительно! Вы молодец! – Сэдди слегка улыбнулась.

– Я росла без мамы и, когда два года назад дедушка помог мне перебраться сюда с юга, он организовал мое поступление в школу. Но, честно говоря, я не хочу заниматься преподаванием, мне кажется это скучным.