– А его травма? – вмешалась супруга Гальперина. – Как же обезболивающие?

– Только обычные. Ему назначено консервативное лечение, и ничего, что может повлиять на психику, ему не дают.

– Да я не об этом! – отмахнулся Красько. – Вот вы, Алина, сказали бы, положа руку на сердце, что Борис Исаевич полностью адекватен?

– Я не психиатр.

– И все-таки, как человек, находящийся с ним в близком контакте…

– Разве кого-то в его положении вообще можно назвать «полностью адекватным»?

– Вот-вот! – хлопнул себя по толстым коленям адвокат. – Борис Исаевич ведет себя неразумно. Мы с Инной Петровной пытаемся не позволить ему совершить поступки, о которых впоследствии он будет сожалеть. То, как он ведет себя с близкими людьми, доказывает, что Борис Исаевич способен наворотить дел! Он испортил отношения с родственниками, в последнее время с ним невозможно разговаривать…

– Я, конечно, тоже не психиатр, – медленно произнес Мономах, – но мне кажется, что вздорный характер не может считаться диагнозом!

– Вы не понимаете… – начал было Красько, но зав предупреждающе вскинул руку, призывая его помолчать.

– Если бы это было не так, – продолжал Мономах, – то снаружи стен психиатрических лечебниц оказалось бы гораздо меньше народу, чем внутри.

– Мы не имеем намерения объявлять Бориса Исаевича сумасшедшим, боже упаси! – воздел руки к потолку адвокат. – Но если удастся доказать, что он лишь частично дееспособен, то его дела не пострадают, и мы сможем без потрясений дождаться его возвращения из больницы.

– Я не понимаю, что вам нужно от меня? – спросила Алина. – Все, что могла, я рассказала!

– Правильно, давайте непосредственно к делу, – закивал Красько. – Нам нужна ваша подпись, Алина. – И он привычным жестом метнул на стол листок бумаги.

– Что это?

– Психиатрическое освидетельствование Бориса Исаевча.

– Погодите, – возразила она, – как я могу такое подписывать?

– Ну, конечно же, это не совсем освидетельствование, – снова встряла Гальперина. Алина заметила, что на этот раз в ее голосе звучало плохо скрываемое раздражение. – Психиатр посетил моего мужа и сделал выводы, которые в ближайшее время изложит на бумаге и представит официально. То, что мы просим вас подписать, Алина, своего рода свидетельские показания.

– Свидетельские?

– Про приступы неадекватного поведения, – подсказал адвокат. – Простая формальность, поверьте! Вот, смотрите, кое-кто из персонала уже подписал. – И он ткнул толстым пальцем в низ документа, туда, где и в самом деле стояли подписи медсестер Лагутиной и Малинкиной.

Пробежав глазами короткий текст, Алина покачала головой.

– Простите, но я не стану подписывать, – сказала она.

Лицо Красько утратило доброжелательность, и он бросил косой взгляд на Гальперину.

– Позвольте узнать, почему? – поинтересовался он, пытаясь вернуть ускользающее выражение обратно на физиономию. – Нам доподлинно известно, что Борис Исаевич и с вами умудрился поругаться!

– Это не так.

– То есть?

– Ничего особенного не произошло, все в рамках общения «медсестра – пациент».

– Но, простите, ведь он наорал на вас!

Любопытно, кто мог «настучать» Красько и этой крашеной выдре о случившемся? Татьяна? Леха? Хотя Гальперин так кричал, что его вопли могли слышать и в коридоре!

– Борис Исаевич держался в рамках.

– По-моему, вы не осознаете… – начал Красько, но Алина не позволила ему продолжать.

– Я все отлично осознаю, – сказала она. – Как и Борис Исаевич. Извините, но я не смогу вам помочь!

– В чем дело? – растерянно поинтересовалась она у Мономаха, когда разъяренные посетители шумно покинули кабинет заведующего.

– В бабках, полагаю, – устало вздохнул он, взъерошив волосы пятерней. – Человек еще жив, а стервятники уже делят добычу!

– Они действительно могут признать Гальперина недееспособным?

Зав пожал плечами.

– Он – самый неприятный субъект, с которым мне приходилось иметь дело за последние лет пять, – добавил он после паузы, – но я не назвал бы его неадекватным. Ты со мной согласна?

– Абсолютно!

– Гальперин и вправду на тебя набросился?

– Я сама виновата, порезала его во время бритья.

– Да за такое убить мало!

Глаза Алины распахнулись, но тут губы зава тронула улыбка.

– Ладно, иди отсюда, – подавляя вздох, приказал он. – И не бери в голову: ты все правильно сделала… Вернее, не сделала.

Она подходила к сестринской, когда ее нагнала Гальперина.

– Алина, погодите, пожалуйста! – попросила женщина. Она выглядела расстроенной, и Алина решила послушать.

– Давайте присядем? – продолжала Гальперина.

Обе опустились на неудобные пластиковые стулья, выстроенные вдоль стенки. Они походили на те, что ставят на трибунах стадионов. Возможно, не просто походили, а и служили там длительный срок, прежде чем оказаться в больничном коридоре.

– Вы просто обязаны мне помочь! – почти всхлипнула Инна Петровна, и Алина увидела, что ее глаза наполняются слезами. – Я не представляю, что делать!

– Успокойтесь, – пробормотала Алина, протягивая Гальпериной пакетик с бумажными платочками – она всегда носила в кармане халата «НЗ». Жена адвоката с благодарностью вытащила один и промокнула потекшую тушь.

– Я хочу, чтобы вы понимали, в каком положении я оказалась, – продолжила она. – Мы с Борисом женаты шесть лет, но последние полгода стали сущим адом. Три месяца назад ему поставили жуткий диагноз, и я честно пыталась скрасить его последние дни. Боря лечиться не хотел, говорил, что раз все равно терминальная стадия, то бесполезно ерепениться, но мне удалось заставить его пройти «химию». Врач сказал, что нужно еще две, но Боря чувствовал себя так плохо после первой, что отказался наотрез! Он сказал, что, сколько бы ему ни осталось, проживет это время полноценно, а не в горизонтальном положении с постоянными рвотными позывами и прочими последствиями бесполезного лечения.

– Понятное желание, – кивнула Алина. А как бы поступила она сама? Стала бы бороться, цепляясь за жизнь, или отдалась на волю судьбы, прекратив трепыхаться? Нет, определенно, она испробовала бы все способы, чтобы выжить! Если бы не Русик, возможно, Алина ответила бы по-другому, но сын был крепким канатом, привязывающим ее к поверхности земли. И даже со смертью она бы поборолась… Но, судя по всему, у Гальперина такого каната нет.

– И я так считаю, – закивала головой Инна Петровна, и ее тщательно уложенные крутые локоны запрыгали вокруг лица, словно пружинки. – Я старалась облегчить ему существование. Вы наверняка успели понять, что характер у Бориса не сахар. У нас брачный контракт, понимаете?

Алина про себя поздравила Гальперина, до конца оставшегося верным профессии и не питавшего иллюзий, беря в жены молодую женщину. Вряд ли она влюбилась без памяти, а не повелась на деньги, власть и авторитет. Ну а адвокат женился на хорошенькой кукле, которая могла составить ему компанию во время выходов «в свет».

– Представляете, что Боря удумал? – всхлипывала Инна. – Вдруг о разводе заговорил! Разве это можно считать здравым суждением? Человек буквально на краю могилы…

– Он может прожить достаточно долго, – заметила Алина.

– Дай бог, дай бог, – затрясла локонами Гальперина, но ее слова звучали неискренне. В такой ситуации каждый думает о себе. Так поступала и Инна. Ее пугала не смерть супруга, а то, что он может расторгнуть брак до того, как умрет. Тогда, по брачному контракту, каждый останется при своем. И это означает, что Гальпериной придется начинать жизнь сначала, а ведь она успела привыкнуть к определенному образу жизни.

– Может, все не так плохо? – проговорила Алина, изо всех сил пытаясь вызвать в себе сочувствие к собеседнице. – Если вы убедите его…

– Бесполезно! – перебила Инна, и в ее голосе зазвенели истерические нотки. – Борис не желает разговаривать! Я искала врачей, я занималась его лечением… И никакой благодарности!

«Почему он захотел развестись? – подумала Алина. – Какая ему разница, ведь он даже лечиться отказался! Что может заставить человека, находящегося на пороге смерти, пройти через такую процедуру?»