О, да! Я видела его. Это был сын фройляйн Леманн. Он выглядывал из-за угла сарая для хранения садового инвентаря. Не знаю, что уж на меня нашло, но я заставила себя подняться. Я окликнула его по имени, но он исчез моментально, как только оно достигло его слуха. Это безобидное ребячество вдруг вселило в меня волю к жизни, и я пошла за ним.

Сначала мои ноги дрожали так, будто до этого часа я никогда не ступала по твёрдой земле, а всю жизнь провела в инвалидном кресле. Меня ужасно напугала мысль о том, что, если не забота родственников, то болезнь пригвоздит меня к месту, и я утрачу былую мобильность. Но так и знай, даже с переломанными костями Фиона Уотс никогда не сдастся.

Взбодрившись, я пошла за этим пронырой так быстро, как позволяло подорванное здоровье, обогнула сарай и застала шутника далеко впереди, между тех старых сосен, которые я описывала тебе ранее.

Что это был за лес? Деревья в нём стояли на таком почтенном расстоянии друг от друга, что никогда не скрещивались худосочными кронами. Издали он напоминал дырявое рубище нищего, сквозь которое просвечивался посиневший горный хребет.

- Корнелис!

Я снова позвала мальчика по имени, и он спрятался за толстым стволом. Я побоялась, что здесь, на открытом пространстве, скорее потеряю его из виду, если он вдруг побежит и скроется за ближайшим пригорком. Поэтому ускорила шаг, и уже через несколько минут нас разделяло не более десяти футов. Я задыхалась. Сердце выпрыгивало у меня из груди, а он нахально улыбался, довольный своей выходкой или, по крайней мере, тем, что снова увлёк меня за собой. Его план сработал. Всё, что мне оставалось - действовать открыто, чтобы во мне, наконец, признали друга. Честно говоря, я понятия не имела, как завоевать доверие ребёнка, и, что не маловажно, зачем мне вообще это нужно делать?!

Но глубоко внутри я ощущала в этом особую потребность, скорее, выраженную в инстинктах, чем в сознательном желании. Ты же знаешь, я никогда не хотела иметь детей. Они стали бы обузой тому образу жизни, к которому я привыкла. Но я могла бы любить твоих, как своих собственных, ласкать их и слать им подарки на Рождество. Я была бы чудесной тётушкой, но никак не матерью, потому что это налагает на мою чересчур взбалмошную натуру слишком много ответственности.

Итак, я не знала, что сказать, пока он стоял передо мной, прислонившись к дереву и победоносно скрестив на груди руки. Мальчишка выглядел вполне довольным собой, пока я, запыхавшаяся и усталая, подбирала слова, как выбирают конфету из целого вороха пустых обёрток. И вот, когда нужная фраза уже вертелась на языке, он вдруг повернулся к широкому стволу лицом и стал карабкаться на дерево, как какая-нибудь белка!

Уверена, моя дорогая, в детстве ты была послушной девочкой, тогда как я часто огорошивала своих близких опасными выходками, в том числе и лазаньем по деревьям. Но делала я это в той манере, в какой обычно проделывают дети - ставя ногу на грубые наросты и цепляясь руками за ветки. Но никогда ещё я не видела, чтобы кто-то мог забраться по относительно гладкому стволу без специальных приспособлений, просто впиваясь пальцами в гладкую кору и - о, ужас! - оставляя на ней глубокие царапины!

Путешествуя, я повидала немало людей, в совершенстве владеющих собственным телом: способных ходить по горячим углям, спать на гвоздях, прокалывать себе язык и щёки, складываться подобно змее, чтобы поместиться в ящик не больше походного несессера. Но никогда раньше мне не приходилось видеть, чтобы локтевые и коленные суставы выгибались в противоположные стороны и двигались, как у паука, устремляющегося к середине вибрирующей паутины.

Я смотрела на это чудо природы с немалым удивлением, пока Корнелис совершенно не растворился в кроне. Я не теряла его из вида, но стоило моргнуть, как мальчишка просто исчез! Не уверена, что он перестал быть видим в низко висящей дымке, скорее попросту свалился вниз с другой стороны. Тем не менее, несмотря на обострившееся чутьё, я не услышала ни звука падения, ни стонов покалечившегося ребёнка.

Обойдя дерево со всех сторон, я, конечно же, не обнаружила пропажи. Пот выступил у меня на лбу, и я тяжело опёрлась о ствол, подозревая, что меня снова обвели вокруг пальца. Я сердилась на себя в гораздо большей мере, чем на сына горничной, потому как осознанно поддалась обману. Но, подняв глаза вверх, неожиданно для себя увидала узкое дупло, в которое могла пролезть, разве что детская рука.

Не знаю почему, это ничем не примечательное отверстие заинтересовало меня.

Тебе ли не знать, какие тонкие у меня кисти. Они миниатюрны настолько, что меня часто высмеивали из-за слишком коротких пальцев, на которых любой украшенный камнем перстень смотрелся как огромный булыжник на шее узника, приговорённого к утоплению. И вот, наконец, мой недостаток сыграл мне на руку (как бы глупо это ни звучало), и я, не раздумывая, сунула свою весьма непривлекательную конечность в узкое, проделанное невесть кем дупло.

Ты затаила дыхание? Так сделай это немедленно, потому что в моём рассказе это самый занимательный момент. Остальное я стану повествовать с меньшим восторгом.

Среди кучи сопревшего мусора, за многие и многие годы превратившегося в мелкую труху, я без труда нащупала кое-что, что было туда намеренно положено, а точнее, спрятано от чужих глаз. А именно, я потянула за край цепочки и вытащила наружу серебряный медальон! Абсолютно круглый, с почти стёртыми временем завитками на крышке, он весь почернел и покрылдся зеленой патиной. Хорошенько отерев от грязи и немало потрудившись над замком, я раскрыла его и ахнула! С одной из половинок на меня смотрела фройляйн Леманн. На коленях она держала ребёнка, которому было не более трёх лет, и чьё изображение повредилось почти до неузнаваемости, но даже это не стало преградой моей выдающейся проницательности.

Корнелис! Это был его тайник, в котором он хранил, вероятно, самую ценную для него вещь. Мне тут же пришло в голову, что он мог повесить медальон на шею и носить его на себе. Но по какой-то непонятной причине ему это не позволялось. Он прятал медальон здесь - предмет, ему не принадлежавший, и таковой, который я сочла нужным немедленно возвратить его матери.

Подобное украшение могла носить только женщина, и весьма возможно, оно было её единственной драгоценностью. Рассудив таким образом, я сунула медальон в карман твидового пиджака Виктора, который в последнее время служил мне верным защитником от холода и ветра.

Опустошать чужие тайники - большой грех в глазах Господа. Обыкновенно в них припрятано множество всякой нужной всячины. В детстве нам приходилось благоустраивать таковые в земле, предварительно выкопав неглубокую ямку, уложив в неё своё богатство и накрыв крупным бутылочным осколком. Чего там только не было! Канареечные перья, оторванные пуговицы, перламутровые бусины, обёртки от жевательных резинок, засушенные цветы, галька причудливой формы и секретные записочки с сердечными признаниями. Ты помнишь? Сохранить такой клад - большая удача.

Истратив на поимку Корнелиса последние силы, я решила поскорее возвратиться в гостиницу.

Представь себе, там было пусто и тихо, как в доме под снос. Я без сил опустилась в кресло, не представляя, как поднимусь на второй этаж. Вздох облегчения вырвался из моего горла, и это был единственный звук в пустой комнате. Я не видела и не слышала, как вошла фрау Кох, хотя всегда узнавала её тяжёлую поступь.

- Как вы себя чувствуете, фрау Пикольт? (Ненавижу, когда меня так называют, хотя Виктор, наверное, лопнул бы от счастья. Я была и останусь Фионой Уотс от рождения и до гроба!).

- Немного усталой, - призналась я. - Хотя мне намного лучше.

- Если хотите, я помогу вам лечь в постель, - предложила она.

- Вы очень добры, фрау Кох. Но прежде я искала фройляйн Леманн.

- Фройляйн Леманн?

- Кажется, она обронила медальон, а я нашла его, - и с этими словами я извлекла находку из пиджака.

Глаза фрау Кох сверкнули, и я списала этот блеск на её беспрецедентную любовь к украшениям.