Михаил Михайлович Попов Праздность «Ни одной вороны в этой кроне…» Ни одной вороны в этой кроне, Вычурные веток чертежи, Лист висит один, как посторонний, Выросший над пропастью во ржи. За окном октябрьская местность, В чистом поле чистая стерня, Старая и злая неизвестность Так по-новому грызет меня. Выхожу я взглядом на дорогу, Там никто, никто не внемлет Богу! Нету ни собаки, ни «газели», Сколько бы глазенки ни глазели. Я сижу и пальцем безымянным Вкрадчиво почесываю грудь, Постепенно напиваюсь пьяным, А потом вообще готов заснуть. Буду я лежать один под пледом, Но продолжу я соображать. Лист последний, как объятый бредом, Станет все отчаянней дрожать. Он сорвется, вздрогнув напоследок, Чтоб со мною рядом не висеть. Голых, черных и бесшумных веток Надо мной склоняться будет сеть. «Кончилась пора жары и дыма…» Кончилась пора жары и дыма, Триста лет подобной не случалось, И теперь уже неоспоримо — Лето нам великое досталось. Задыхаясь в выжженной квартире, Замерев при кондиционере, Жили мы как в уходящем мире, Но в каком-то все же и преддверьи. Я, как все, был потен, зол и мрачен, Но при этом взял и бросил пить я. Трудно всем и каждому, что значит — Я участник крупного событья. Но сломалась все-таки погода, Развалила Вавилон жарищи, Собирала дурь свою полгода, Ливень хлещет, ветер так и свищет. Мир опять прохладен, не угарен, Вывих мира очевидно вправлен. Снова я ни с кем не солидарен, Самому себе я предоставлен. Знакомому китаисту Что ты ищешь на своем Тибете? Расскажи, развей тоску мою. Что за хрень имеешь на примете, Разве нет такой в родном краю? К тайнам, что открыл бродячий Рерих, Я всегда был почему-то глух… Но, допустим, вышел ты на берег, За которым сразу – чистый дух. Совершив предписанные пассы, Рухнув лбом среди гундосых лам, Ты под ивами высокогорной Лхасы Отряхнешь с души ненужный хлам. Но встает вопрос про разных, многих, Кто житейских не осилит пут, Про похмельных или про безногих, Как им добрести в обитель Будд? Бог не должен жить в районе Кушки Иль сидеть в горах в большом дому, Мы в обыкновеннейшей церквушке Запросто являемся к нему. «У пруда компании гуляющих…»
У пруда компании гуляющих, Под каштанами, под кленами и липами, Пара уток, вразнобой ныряющих, Очевидно, покалякать с рыбами. Пара лебедей, они под ивами Гнутыми покачивают шеями, Выглядят немного несчастливыми, Тихими застенчивыми феями. Гуси на виду, и тоже парою. Гогоча сойдясь, опять расходятся, И за их многосерийной сварою Наблюдают все, ну все, как водится. «Облака плывут довольно плавно…» Облака плывут довольно плавно, Как и принято, растет трава… Все же в мире что-то неисправно, Где-то отошло едва-едва. Дождь идет, как он обычно ходит, Время точно по часам течет, Кто ж сомненья эти производит? Для чего нам этот новый черт? Знаю точно: если дверь открою, Нету там убийцы с топором, И слова я как обычно строю, Шариковым действуя пером. Начертал я на бумажной тверди, Поделиться можно только с ней: «Бытие не есть дорога к смерти», — Но от этого еще страшней. «Было ветхим и сырым то здание…» Было ветхим и сырым то здание, Там жилось укромно и мучительно, Молодое хмурое создание Этот дом любило исключительно. Но изведено подспудным рвением, Взяв у матери рубли наличные, И себя считая, видно, гением, Укатило на пути столичные. Понаписано в Москве, да и повыпито, В прошлом дрожь о счастье и величии, Много дури из башки повыбито, Ничего почти что нет в наличии. И с годами все сильнее кажется — Все не так: и сердце, и правительство. Хочется на что-нибудь отважиться, Изменить хотя бы место жительства. Бросимся домой, ведь там спасение! Но снесли то старенькое здание. И не получилось воскресения, И исключено переиздание. И в слепом поселке, и в Измайлово Жизнь пройдет, и есть такое мнение: Домик Мастера плюс банька Свидригайлова — Вот в какое едем мы имение. «Сдвиньте гусеницы дивизий…» Сдвиньте гусеницы дивизий И штыки поднимите полков, Все просторы пронзительных высей Скройте тучами штурмовиков. И составьте составы с ипритом У закрытых шенгенских дверей, Объявите: к вам будут с визитом Двести кузькиных матерей. И когда, грозным оком сверкая, Встанем мы во всю мрачную стать, Запад снова, трясясь, но вникая, Станет русские книги читать. |
