Большой постоял на задних лапах, проверил, что там вверх и вниз по течению. Вода плескалась вокруг его лап. Мама-орангутан остановилась прямо за ним. А потом случилось кое-что и вовсе неожиданное. В отличие от меня Чарли сообразила, что сейчас будет. Тревожно повизгивая, малышка вскарабкалась повыше на маму. Я видел, что ей страшно хочется спрыгнуть и удрать куда глаза глядят, но она не решалась. А мать крепко притиснула её к себе.

И тут до меня дошло. Орангутаны выбирают место для переправы! Ну и дела! Они собираются плыть, только не ради развлечения, а чтобы попасть на тот берег. Вот уж не думал, что орангутаны вообще могут плавать. Малыши, помнится, предпочитали к воде не соваться – разве что попить, да и то уговаривать приходилось. Но теперь Большой вел маму-орангутана и Чарли в реку, а они послушно следовали за ним. Взрослые добрались до места, где им было по горлышко, и поплыли. Перепуганная Чарли намертво вцепилась в мать. Уна, кажется, тоже вознамерилась идти за Большим. Не выпуская крепко державшихся за меня Барта с Тонком, я вскарабкался по хоботу к слонихе на шею. Уна подождала, пока мы устроимся как следует, и медленно двинулась к воде. И когда она ступила в реку, мне вдруг стало как-то нехорошо. Вокруг нас крутились водовороты – может, из-за этого и у меня голова закружилась.

Я так и не понял, что произошло. Но внезапно меня замутило. Голова никак не переставала кружиться. Я старался не смотреть на воду, не думать о подкатившей тошноте. Может, тогда само пройдёт. Уна была уже далеко от берега; она сперва шла по дну, потом поплыла. Я со всей мочи впечатал пятки ей в шею, чтобы не свалиться. Вода сначала скрывала мои ступни, потом добралась до бёдер. Тонк и Барт стискивали мне шею, цеплялись за уши и волосы. И пищали, напоминая, что нужно сосредоточиться. Нужно как-то не упасть.

В середине реки течение было куда быстрее, чем казалось с берега. И водоворотов стало больше. Вода стремительно неслась справа и слева от меня. Если соскользнёшь с шеи – пиши пропало: слишком уж быстрое течение. И так-то не выплыть, а с малышами, которые совсем меня придушили, тем более. Но вот ноги Уны коснулись дна. Слониха снова пошла шагом. Кажется, у нас получилось. Большой и мама-орангутан уже поджидали нас на берегу. Вид у них был мокрый и измученный. С шерсти обезьян капала вода; Чарли жалобно хныкала в маминых объятиях. Мы быстро добрались до берега, выкарабкались из воды и углубились в джунгли.

А под сенью деревьев мне снова стало плохо. Я помню, как шуршали и качались ветки над моей головой. И довольно громко трещали. Я поднял взгляд, чтобы выяснить, что там за шум. Так толком ничего и не разглядел – перед глазами всё туманилось. Я вообще уже с трудом соображал, что творится вокруг. Там точно были орангутаны, и не один, не два, а десятки. И они, раскачиваясь, перепрыгивали на ветви пониже, чтобы разглядеть нас. Но мне всё это казалось каким-то ненастоящим. Я проваливался в сон. И в то же время осознавал, что еду верхом на Уне, что Барт с Тонком совсем взбесились. Они меня душили, я хватал ртом воздух. Вдруг дико заболело в висках – так заколотило, что прямо слёзы из глаз. И никак не проходило. Так меня и несли по джунглям в сопровождении голосистого, шумного эскорта из обезьян.

Наверное, уже далеко перевалило за полдень, когда я вдруг очутился на залитой солнцем поляне. Трава здесь была аккуратно подстрижена, совсем как дома. На поляне стояли несколько опрятных деревянных домиков, и тут же виднелась река с причалом. Кругом красовались ухоженные клумбы; с верёвки свисало чистое бельё. Это сон – теперь-то уж точно. Дверь в один из домиков была распахнута; на верхней ступеньке крыльца сидела женщина, вся в белом.

Когда она встала на ноги, я разглядел, что на ней свободные штаны, а талия перехвачена ярким поясом всех цветов радуги. Голову женщины прикрывала потрёпанная соломенная шляпа. Она спустилась по ступенькам и направилась к нам, по пути ускоряя шаг. Мама-орангутан тут же бросилась навстречу женщине и схватила её за руку. Большой куда-то подевался. «Всё это очень странно и вообще невозможно», – подумал я. Но если я сплю, то почему нет? Во сне много случается странного.

– Мани? – Женщина склонилась к орангутану так, что их лица почти соприкоснулись. – Это же ты, Мани, да? Ты снова вернулась. И малышку с собой принесла. Наверное, ей ещё и годика нет. Ничего, если я поздороваюсь? – Она протянула руку к Чарли, и та ухватила и обнюхала её палец. Потом женщина посмотрела на меня и то ли улыбнулась мне, то ли сощурилась от солнца. – Ты бы объяснила, что ли, что к чему, а, Мани? – продолжила она. – Ты же знаешь, Мани, тебе я всегда рада. И я не жалуюсь, я тебя не упрекаю, упаси боже, Мани. Я знаю, ты любишь заглядывать сюда время от времени – все мои старушки так делают. И я совсем не против, а только за. Но будь так добра, расскажи, чего ради ты притащила сюда всю эту компанию? То есть я подрёмываю спокойно на своём крылечке, открываю глаза – и что я вижу? Моя старушка Мани вернулась с детёнышем. А вместе с ними ещё парочка детёнышей, слон и, если я не ошибаюсь, мальчик. Ребёнок довольно дикого вида, да ещё в чём мать родила. Я смотрю на них на всех и глазам не верю. Как прикажешь это понимать?

Она улыбалась мне, и это была не просто натянутая вежливая улыбка. Это была настоящая улыбка – тёплая, искренняя, словно женщина знала меня и ждала. Мне эта женщина сразу понравилась. Ненавижу всякие вежливые улыбочки, они всегда фальшивые. А женщина в белой одежде чем-то напомнила мне маму, и это мне в ней тоже понравилось. Ну, она была постарше мамы, но улыбалась очень похоже. И голос у неё был почти мамин. «Это и есть мама, – догадался я. – Иначе и быть не может. Она жива! И я нашёл её!»

Я хотел задать ей кучу разных вопросов: как она уцелела во время цунами, откуда она знает маму-орангутана по имени и почему они встречаются как старые подружки? Но почему-то у меня не получалось заговорить. Слова никак не слушались, не желали выходить изо рта. А я не мог понять, почему так. И ещё я не мог понять, почему женщина в белом разговаривает будто издалека, я с трудом её слышу. Я же вижу, как у неё шевелятся губы. И лицо у неё такое участливое. Вот она протягивает ко мне руки. Я знаю, что она продолжает говорить, но её слова растворяются, теряются где-то. К горлу снова подкатывает дурнота. А потом вдруг наступает такая удивительная отрешённость. Меня вроде бы больше нет в моём теле. И хочется мне только одного: спать. И я изо всех сил борюсь со сном, потому что, если уснуть, я потеряю и Уну, и маму. И умру.

Но я ничего не мог поделать. Я неудержимо соскальзывал в сон. Последняя моя мысль была про Барта с Тонком: я подумал, что малыши, кажется, обо всём догадались. Поэтому они прижались ко мне ещё крепче, вонзили мне в кожу ногти – очень было больно. Я услышал крик – это кричал я, потому что меня затягивало в воронку пустоты.

Сколько прошло времени, я не знал. Я вообще ничего не знал – разве только то, что я болел. Потому что, приходя в сознание, я понимал, что лежу в постели и не могу шевельнуться. Меня бросало то в жар, то в холод. В комнате, где я лежал, часто раздавались какие-то голоса, но слов я не разбирал. Я даже не был уверен, что это настоящие голоса – может, они мне чудились. «Интересно, я умираю? – мысленно спрашивал я себя. – Значит, смерть – она вот такая?» Хотя из-за слабости мне было по большому счёту всё равно.

Я изо всех сил пытался прийти в себя. Очнуться уже наконец и понять, где я, чьи голоса я слышу и что они говорят. Но я почти всё время плавал в каком-то странном полусне, и у меня никак не получалось пробиться в настоящий мир со знакомыми местами и лицами. Наверное, я не терял надежды туда вернуться, но уверенности у меня не было. Неизвестно, где мне предстояло очнуться: в мире живых или в мире мёртвых.