В такие вот вонючие дни я предпочитал не ехать на ней, а бежать впереди. Тигр больше не показывался, так что я убегал всё чаще и чаще, всё дальше с каждым разом. Раньше я чувствовал присутствие тигра, хоть и не видел его, а теперь точно так же я чувствовал, что его тут нет. Он ушёл, я в этом не сомневался. Да хоть бы и не ушёл – я уже ничего особенно не боялся в джунглях. Не испугался бы, даже столкнись нос к носу с тигром. Тигр пропал, зато другой наш спутник по-прежнему был с нами – орангутан всё так же глядел на нас из зелёных крон. Приближаться он не отваживался, но иногда ему хотелось привлечь наше внимание. Тогда он нарочно (вот зуб даю, что нарочно!) промахивался в прыжке мимо цели и тряс ветки у нас над головой. Я уже привык считать орангутана другом, и Уне, как я заметил, он тоже был по душе.
День ото дня я становился сильнее и проворнее, а вместе с тем и бесстрашнее. Свои пределы я при этом знал: я ведь не гиббон и не орангутан. Но каждое дерево, каждая лиана словно бросали мне вызов. И я с восторгом этот вызов принимал, как бы трудно ни было забраться на высокую ветку. К тому времени я научился лазить быстро, держался пальцами не только рук, но и ног, а вниз не смотрел. На ферме в Девоне я много лазил по деревьям, но в глубине души всегда побаивался. Если честно, высоту я не особенно любил.
А теперь высота меня ничуть не пугала, ни капельки. Когда я бежал, у меня в ногах точно оживала какая-то пружина. Откуда-то взялись ловкость и чувство равновесия, которых у меня раньше и в помине не было. Все выходило как-то само собой. Раньше я бы долго перебирался через упавшее дерево, а сейчас просто перепрыгивал его, как олень. Всякие скачки и прыжки через препятствия давались мне на удивление легко. Меня так и распирало от моей новой силы. Я мог бежать целый день и не устать. Поэтому, когда от перемазанной Уны несло за тридевять земель, я просто бежал впереди неё. И мог бы так бежать хоть целую вечность.
Правда, иногда джунгли вокруг нас становились совсем непроходимыми. Тогда волей-неволей приходилось забираться к Уне на шею, даже если от неё воняло. Своими силами мне бы не продраться через чащу. А Уну густые деревья вообще не волновали, она шагала как по широкой дороге. Я-то, понятно, так не мог. Слониха старалась выбрать путь полегче – если такой был. Но был он не всегда, да ещё временами Уне на глаза попадались какие-нибудь особенно сочные фрукты или листья. И тогда уж она без раздумий шла напролом, расшвыривая и круша всё вокруг своим массивным телом и топча подлесок ножищами.
В густых джунглях мне приходилось ох как несладко. Даже можно сказать, мне грозила опасность. Ветки, растревоженные Уной, так и норовили хлестнуть меня по лицу, и повсюду торчали острые шипы. Поэтому мне приходилось лежать ничком, распластавшись на её шее. Стоило поднять голову в неподходящий момент или зазеваться, и готово дело – свежая царапина. С непривычки такое случалось со мной сплошь и рядом – шрамы у меня красовались по всему телу. Но я быстро усвоил, что при здешней влажности любая пустяковая ранка тут же начинает гноиться, а заживает очень медленно. В джунглях лучше не лечить раны, а избегать их. Болячки, царапины, укусы насекомых – для меня всё это были не шуточки, и я, как умел, старался от них уберечься.
Однажды утром я вот так и лежал, прилепившись к Униной шее, вцепившись в неё руками и ногами, – и вдруг из чащи мы вышли на поляну. Теперь можно было без опаски поднять голову и оглядеться. Слониха стояла смирно, только ушами чуть потряхивала, а хобот уже тянулся к ближайшим деревьям. И это были не простые деревья. Их ветви были сплошь усыпаны спелыми плодами инжира. Я уселся на Униной шее и завертел головой. Ну ничего себе! Тайный инжирный сад! Куда ни глянь, по всей поляне, всюду инжир – десятки, сотни плодов.
– Да тут хватит сто слонов накормить, – сказал я Уне, потрепав её по шее. – Ты небось знала про это место? Твой хобот всё чует, да?
Иногда оранжевых кокосов и бананов мне подолгу не попадалось – тогда приходилось есть фрукты, которые мне не нравились. Но это точно не про инжир. Инжир – просто сказка. Обожаю инжир. Лучше еды нет на свете. И я знал, что Уна такого же мнения об инжире. Это её любимое лакомство. В общем, ясно, что на этой поляне мы задержимся. Не уйдём, пока не сметём всё подчистую.
Где-то поблизости журчала река; меж деревьев мелькнул сине-оранжевым сполохом зимородок. На поляне было полным-полно колибри. Просто рай какой-то. Вода есть, на деревьях полно удобных мест для ночлега.
– Уна, да тут жить можно, – заметил я. – А река рыбой кишит, точно тебе говорю.
Я почесал ей шею пяткой – это означало «спусти меня». Но Уна стояла, не шелохнувшись. Странно, она даже инжир не ела. Я поскрёб ей шею ещё раз и ещё. Но Уна отказывалась меня спускать.
Тогда-то мне и пришло в голову, что, может, мы тут не одни. Видно, Уна почуяла что-то, но никак не может разобрать, что именно. На другой стороне поляны раздался шелест листьев, ветки огромного дерева закачались. Я сперва решил, что это наш орангутан обогнал нас и всё это время поджидал тут. Значит, это место он нашёл, а не Уна. Листья снова зашелестели, ветки качнулись. И тут я их увидел. Наполовину скрытые листвой, они были словно тени. И эти тени превратились в орангутанов – но не в одного, а в десятки.
Я заметил по крайней мере трёх мамаш с детёнышами; там было несколько молодых обезьян – одна из них висела на ветке и раскачивалась, зацепившись одной лапой. И вся эта компания таращилась на нас с Уной – неуверенно, удивлённо, обеспокоенно. Но не испуганно. Из созданий, которых я когда-либо видел, они больше всех походили на людей. У каждой морды – или нет, у лица? – какие-то особенные черты. И в глазах у них светились ум и любопытство. Самые маленькие были ещё лысоватые, рыжая шерсть росла у них пучками. Они почёсывались, как люди, и позёвывали, как люди.
Мне пока что доводилось встречаться только с одним орангутаном, да и тот держался высоко в кронах деревьев. А эти были близко. Я поймал себя на том, что тоже на них таращусь – с таким же изумлением. Прошло несколько долгих минут. Похоже, никто из нас не знал, что делать. Мы глазели друг на друга, и всё. Но я заметил, что чем больше я на них пялюсь, тем больше они волнуются. Детишки с огромными от страха глазами ещё крепче цеплялись за матерей, прятали голову у них на груди. Некоторые судорожно присасывались к мамам, будто в надежде, что так странные пришельцы уберутся восвояси. Многие обезьяны застыли с надкушенным инжиром в лапе и перестали жевать. И все они переглядывались, ища друг у дружки успокоения и поддержки.
Нападать они, кажется, не собирались. Несколько молодых орангутанов затрещали ветками на верхушках деревьев, но это не была угроза. Как и тот орангутан, что крался за нами, они просто давали понять: здесь наша земля, не покушайтесь на неё, мы отсюда, сверху, всё видим. Главное, не делать резких движений. И Уна, видимо, была со мной согласна. Медленно-медленно, как в замедленной съёмке, она опустилась на колени и дала мне сойти вниз. Я слез и по её примеру замер, только глазами стрелял в стороны. Но как бы мы ни осторожничали, обезьяны всё равно растревожились не на шутку, это было заметно. Они карабкались повыше и подальше от нас, цепляясь друг за дружку, а матери покрепче прижимали к себе детёнышей.
Тогда Уна решила, что лучше всего будет просто не обращать на них внимания: пусть они к нам привыкнут. И слониха приступила к инжиру на ближайшем дереве. Орангутаны смотрели, вроде бы уже не так напрягаясь. Некоторые из молодняка даже продолжили есть, но при этом настороженно на нас поглядывали. Лучше всего делать как Уна, решил я про себя. Пора и мне подкрепиться. Я всё равно зараз мог осилить разве что чуть больше десятка, а столько и на земле валялось.
