Как-то раз я была слишком уставшей. Мне с трудом удалось заснуть от голода и от жажды - напиться тут тоже было негде. В течение дня, когда нас перегоняли из барака в цех и обратно, нам удавалось зачерпнуть пригоршню-другую снега, и мы съедали его. Но это было не очень полезно - есть снег. Там, на улице, постоянно расстреливали людей, или перетаскивали трупы, или высыпали золу из печей крематория (последняя меньше всего представляла угрозы). Так можно было запросто заразиться какой-нибудь болезнью и умереть. Но нам хотелось пить, и мало кому удавалось пересилить жажду. Поэтому мы продолжали есть снег. Но когда нас закрывали в бараке на ночь, там снега не было. Только холод. С потолка свисали сосульки, но до них могли дотянуться только те, кто спал на верхних нарах. У каждого места были свои преимущества, так сказать, - тихо рассмеялась старуха. - Там, наверху, когда шёл дождь, всё промокало, когда снег - было что пить и есть. Но от холода было не скрыться. В крыше имелись огромные щели, в которые задувал колючий ветер. Часто люди замерзали насмерть, а утром их окоченевшие тела стаскивали к выходу.
Так вот, в ту ночь я наконец-то заснула и не заметила, как Фриде сползла с нар. Она подошла к двери барака и стала колотить в него кулаками. А ещё кричать, чтобы её выпустили. Она требовала каких-то объяснений, просила связаться с семьёй, вызвать к ней адвоката. Представляете? В тот момент она действительно ничего не понимала.
Я проснулась от её криков, но прежде, чем успела вскочить с лежанки, дверь открылась, внутрь вбежали несколько охранников и выволокли Фриде на улицу. Мы все замерли. Никто и слова не вымолвил, потому что все мы знали: теперь ей конец!
Мне стало горько и страшно. Помню, меня тоже кто-то обнял, чтобы согреть - вот такая там у нас была взаимоподдержка. Но прошло около часа, и Фриде вернулась. Точнее, её втащили в барак, выволокли на середину и оставили лежать там, полностью неподвижную. Когда охрана ушла, и двери закрылись, мы аккуратно перенесли её на нары и уложили на сырой матрас.
Она застонала. Впервые за всё это время. Она была ужасно избита. У неё практически не было лица, впрочем, как и шанса дожить до утра. Но я уже говорила, что физически она была очень крепкой. Это давало мне некоторую надежду на то, что она поправится. Конечно, я корила себя за то, что подобное случилось по моему недосмотру. Я чувствовала себя в какой-то мере ответственной за её жизнь. Смешно, конечно. Два мертвеца, радеющие за благо друг друга. Под нашими ногами давно разверзлась могила, а мы всё ещё цеплялись за её край, опасаясь упасть, при этом толком не представляя, что лучше - жить дальше или умереть сейчас, таким образом избавившись от многих лишений.
В другой раз я надавала бы ей пощёчин, чтобы привести в чувства. Но при данных обстоятельствах это было практически невозможно. Её лицо напоминало разбухшую опару, я не могла позволить себе до него даже дотронуться.
- Нужно, чтобы отёки сошли до утра. Никто не должен видеть её в таком состоянии.
Какая-то женщина протянула мне смоченную в воде тряпку - небольшой лоскут, оторванный от своего халата, на котором чёрные и белые полосы давно превратились в сплошной серый фон - и мы положили её Фриде на лицо.
Фриде больше не шевелилась. Я тихонько позвала её по имени, и тогда она словно очнулась ото сна. Она слепо повернула голову на звук моего голоса и попыталась заговорить. Она произнесла всего одно слово..., - старуха резко прервала рассказ. - Вам нехорошо? - осведомилась она у слушательницы.
Мадам Леду по-прежнему сидела на диване. Кровь отлила от её лица, и губы стали совершенно бескровными.
- Ба? - подала голос Софи, приподнимаясь со своего места.
- Нет, не мешай! - остановила её старуха. - Пусть вспоминает. Пусть проговорит это вслух. Только так можно отпустить прошлое. Говорите, мадам Леду, говорите! - обратилась она к сидящей напротив женщине. - Расскажите мне всё, что вы помните!
- Была ночь, - пробормотала мадам Леду. Взгляд её стал отрешённым, а руки тряслись. - Я проваливалась в неё время от времени. Будь то утро, день или вечер... всё равно. Но никогда так глубоко и надолго. Ночь, пахнущая давно не мытыми человеческими телами и испражнениями. Холодная, вызывающая дрожь и зуд по всему телу. В спину колола солома. Я вечно была зажата со всех сторон. И вот однажды я вырвалась. Я думала, что стоит открыть дверь, и внутрь ворвётся свет. Но когда она открылась, я не ощутила ничего, кроме боли. Ужасной боли. Кажется, мне сломали рёбра и раздробили пальцы...
- Так и было, - кивнула мадам Гальен.
- А потом меня снова накрыла тьма - ещё более страшная и непроницаемая, чем раньше.
- Что же произошло дальше? - с замиранием сердца спросила старуха.
- Я назвала ей своё имя... Селестина...
- Селестина! Но зачем, зачем вы это сделали?
- Я подумала, что если назову его, то всё кончится...
- Что это было, мадам Леду? - допытывалась старуха. - Что это было?
- Я не знаю... Я не помнила, с чего всё началось, и не понимала, каким образом прошло. Временное помутнение рассудка без какой-либо видимой причины. Говорят, с беременными иногда такое бывает... Я боялась, что это каким-нибудь образом может отразиться на ребёнке, но, слава Богу, ничего такого не произошло. После того, как родился мой сын, галлюцинации прекратились, - мадам Леду провела по лицу ладонью, словно желала навсегда избавиться от наваждения. - Несколько месяцев меня мучили кошмары. Иногда мне казалось, что мои руки и ноги вывернули из суставов. Я чувствовала постоянный озноб. Голова раскалывалась, а усталость была настолько сильной, что валила с ног...
- Очень похоже на правду, не так ли? - подтвердила мадам Гальен.
- Простите, - извинилась она. - Каким-то образом мои личные переживания перекликаются с вашим рассказом. Это странное совпадение меня немного расстроило, но не больше. Надеюсь, я вас не обеспокоила?
- Ничего подобного! - вскинула руки старуха. - Но неужели вы никогда не допускали мысли о том, что виденное вами - реально?
Мадам Леду отрицательно покачала головой.
- Невозможно. Это перечит здравому смыслу, - твёрдо выговорила она.
- Тогда, возможно, вы вспомните кое-что ещё из тех видений? - предложила старуха.
- Мне бы этого не хотелось, - отказалась мадам Леду, несколько успокоившись. - К тому же, всё это давно в прошлом.
- Тут вы правы, - согласилась старуха. - Тогда, надеюсь, вам не составит труда взглянуть на это. Я носила его всю жизнь, зная, что однажды встречусь с вами и предъявлю в качестве доказательства. Время попыталось выгрызть его из моего тела, и большинство цифр стёрлись или поблекли. Их очертания размыли невидимые реки, струящиеся под кожей, но они всё ещё видны, - с этими словами она закатала рукав пиджака и предъявила хозяйке квартиры нечёткую, полинявшую татуировку. - Вы могли видеть подобное раньше. Может, вы мне скажете, что здесь написано?
Мадам Леду невольно отстранилась:
- Я могла бы предположить...
- Нет! Человек предполагает только в том случае, когда не уверен в правильности своей догадки, - возразила старуха. - Но отказываясь признать очевидное, вам, тем не менее, совершенно ясно, о чём тут идёт речь. Это так же точно, как и то, что вас зовут Селестиной Леду! Ведь так вы представились? Вы назвали это имя задолго до своего рождения - тогда, в далёком 1944-м... Оно пулей вылетело из вашего рта, прошив пространство, прошив само время! К сожаленью, мне так и не довелось узнать, каким образом. И даже спустя более полувека, сидя в этом кресле и разговаривая с вами, я понимаю, что не добьюсь от вас хоть сколько-нибудь вразумительного ответа на этот трудный вопрос...
- Номер 73846, - с трудом выдавила из себя мадам Леду.
- Да-да! - восторженно воскликнула старуха. - Заключённая номер 73846! Именно так меня и называли с тех пор, как они отобрали у меня имя, разрушили мою жизнь! Конечно, вы не могли знать, как меня зовут. Только номер! Всегда только номер! И если уж на то пошло, я предъявлю вам ещё одно доказательство. Столько лет прошло... Морщины испещрили моё лицо. Знаете ли, старость берёт своё. Она не оставляет нам ничего, кроме воспоминаний - счастливых или не очень. Но фотографии - это своего рода ловушки, в которых мы запечатываем лучшие моменты своей жизни.
