«Впрочем, это все ерунда, – неожиданно смягчился покойный. – Поскольку выбора все равно нет, я сделаю человека из тебя».

Даже не «из тебя человека», – поморщился Винни, – а именно «человека из тебя»!

«И будь я проклят, – продолжал автор письма, – если через год у тебя не зарастет плешь на башке, а через два не исчезнет этот отвратительный мешок, который ты набиваешь всякой дрянью в филиалах иностранного общепита, названия которого я не привожу здесь из природной брезгливости.»

Винни потрогал затылок, взглянул на живот и продолжил чтение.

«С этой целью я дарю тебе дело всей своей жизни, свое детище: лучшее в городе частное детективное агентство, и, если ты его угробишь… Ну, тогда, значит, и черт с ним. А заодно и с тобой.

С другой стороны, если за год ты сумеешь довести до конца (я уж не говорю раскроешь, скажи спасибо старикашке-нотариусу) шесть дел и при этом будешь из кожи вон лезть, чтобы выглядеть молодцом… Тогда деньги твои. По-моему, справедливо.

Теперь насчет дома… Нотариус сказал, что ты можешь его продать? Забудь. Дом я заложил, а деньги добавил в общую кучку. Так что дом, извини, ты не продашь при всем желании. А через три года выйдет срок и у закладной. Если к тому времени разбогатеешь – не пожалей денег, выкупи. Фамильное гнездо, как-никак. Ну, а пожалеешь, так и черт с ним.

И еще одно. Я договорился с нотариусом: он выделит тебе опытного компаньона из числа своих сотрудников (у него все равно этим добром все коридоры забиты). Будет помогать, предостерегать, приглядывать и все такое. В общем, стучать. А ты хотел? Бизнес есть бизнес.

Вот, кажется, и все. Ах, да. Про памятники… Не думай, что это шутка. Это стимул.

Вот как-то так, дорогой племянник. Теперь, пожалуй, и впрямь все. Удачи тебе.

Твой любящий дядя… Ну, скажем, Пух».

Винни тщательно сложил письмо и спрятал во внутренний карман куртки. Его лицо горело, уши пылали, на душе было муторно и тоскливо.

Да, тридцать восемь. Но не тридцать же девять! Да, менеджер по продажам. Но ведь не младший! Ну, разведен. Ну, без квартиры. Ну… ну и, в конце концов, что?

Винни вздохнул и задумчиво посмотрел в серое небо, откуда давно уже не ждал ничего кроме дождя, неприятностей и птичьих какашек.

Господи, – прошептал он, – да что ж за гадство такое: наследство по-людски получить и то не судьба. Двадцать миллионов! Долларов! Да на эти деньги… на эти деньги…

Господи, – в ужасе прошептал Винни, – на эти деньги я мог бы купить себе всё!

Он отчетливо представил себе это всё: оно было громадным – нет, еще больше, оно сверкало и переливалось всеми цветами радуги. Из него то и дело вываливались чудесные – одна чудесней другой – вещи: то уютная дача под Парижем, то пожизненный проездной в московском метро, то студенческий билет Гарварда с фотографиями его детей, то машина с водителем, охранником, секретаршей и массажистом.

Так. Еще немного. Еще. Нет! Не сумев втиснуться в забитый обслуживающий персоналом автомобиль, Винни помотал головой и опомнился.

Москва. Август. Дождь. Мокрая скамейка. Мокрые брюки. Винни. Мимо идет женщина, ведя за руки парнишек пяти и шести лет. Мама! Мама! – кричат они, показывая куда-то вдаль. – А кто этот дядя?

Винни смотрит, куда они показывают. В самом центре безлюдного сквера величественно бронзовеет загаженный птицами идиотъ.

– Ну, дети, – задумчиво говорит его бывшая жена, – это так в двух словах не расскажешь.

Винни энергично тряхнул головой, прогоняя наваждение. Медленно вытащил из кармана пакет с документами на дом. С минуту разглядывал закладную, потом пожал плечами и улыбнулся.

Решение было принято. В конце-концов, от него не требовали невозможного. От него хотели просто, чтобы он старался изо всех сил. Сущие пустяки, учитывая, что сил у него никогда особо и не было.

Винни достал телефон и позвонил своему начальнику.

– Виктор Степанович? – уверенно начал он. – Добрый день. Не знаю даже, с чего начать. Видите ли… Нет, не на работе. Дело в том, что… Да. Снова. Мне кажется, грипп. Я понимаю. Да. Нет. Постараюсь. Спасибо.

Повозившись минут пять, он добавил-таки номер начальника в черный список и убрал телефон в карман. Потом встал, плотнее запахнул пальто и, ежась от сырости, поспешил к метро.

Вечерний час пик заканчивался, и в рядах пассажиров, дружно покачивавшихся на лавках в такт поезду, уже зияли провалы. Винни не любил ощущения тепла, оставленного на сидении чужим телом, и в общественном транспорте всегда ездил стоя. Зайдя в вагон и дождавшись, когда закроются двери, он прислонился к стеклу и привычно уставился в темноту. Через несколько минут он поймал себя на том, что сегодня уходящая в перспективу вереница бледных усталых лиц вызывают у него не столько раздражение, сколько сочувствие. У них впереди не было ничего, кроме бесконечной череды точно таких же поездок на работу и, для разнообразия, обратно. И одна-единственная дверь – без ручки – в конце. У Винни, как оказалось, еще оставалась надежда.

Он опустил взгляд и, чуть наклонив голову, внимательно осмотрел расставленные вдоль скамеек шеренги обуви. Грязь, пыль, сбитые носы и стертые каблуки. Винни перевел взгляд на свои ботинки и вспомнил, что носит их третий год. В груди что-то щелкнуло, расползаясь нехорошим холодком по телу.

Страшно было до тошноты. Страшно, что его так и похоронят в этих ботинках, которые потом перейдут по наследству армии бронзовых идиотов. Страшно, что он не сумеет использовать свой шанс. Страшно, что он так и будет до конца своих дней глупо раскачиваться в метро, зажатый среди сотен других морщинистых розовых манекенов, заполонивших все подвальные помещения города, а куда ж их еще девать при таком перепроизводстве.

Уж кому как не Винни было знать, что можно запросто положить жизнь на поездки в метро и даже этого не заметить. В метро не живут – там едут. Винни только однажды видел человека, который, кажется, поступал иначе. Они как-то вместе вошли на конечной станции в пустой еще вагон. Винни привычно прислонился к стене возле дверей, а мужчина – лет сорока на вид и вид, кстати, совершенно обычный, выделяющийся, разве, лишь откровенно радужным настроением, столь несвойственным москвичам – направился в конец вагона, где две скамейки друг против друга и стена образуют замкнутое с трех сторон, и потому самое уютное в вагоне пространство. Не дойдя до скамеек, мужчина остановился, привычно достал из спортивной сумки небольшой полосатый коврик и, аккуратно развернув его, уложил точно посередине прохода. Потом тщательно вытер об него ноги, прошел дальше и уселся в углу. Собственно, этого коврика уже хватило бы, чтобы превратить заплеванный вагон во что-то домашнее и уютное, но мужчина этим не ограничился. Все из той же сумки он достал походную ситцевую занавеску на присосках – такую всю зеленую и в ярко-оранжевых ромашках, Винни отлично ее запомнил – и ловко прикрепил ее на стекло. Чуть позже и чуть ниже присосался походный фонарь. Мужчина достал из сумки книгу – Винни не разглядел названия – раскрыл ее и углубился в чтение, беззаботно закинув ногу на ногу. Винни во все глаза смотрел на его носки, искренне недоумевая, почему человек без тапочек. Было совершенно очевидно, что мужчина полностью отдает себе отчет в общем – пусть и весьма трагичном – положении дел. Он ехал – пардон, жил – в вагоне метро. Вагон, в свою очередь, тоже не бездельничал, а с большой скоростью мчался по корявому темному туннелю, прорытому под огромным городом, построенным в великой стране, покоящейся на гигантском материке, плавающем в океанах самой, вне сомнения, прекрасной из планет, несущейся сквозь мрак и стужу обезумевшей от своей храбрости снежинкой – затерянной среди мириад таких же, затерянных в других мириадах…

Винни долго наблюдал за мужчиной. Несмотря на давку, в импровизированную квартиру не решился зайти никто. Возможно, подумал тогда Винни, мужчине стоило повесить у входа звонок.