– Что-о-о?!

Актер, не понимая, что я имею в виду, резко оглядывается назад, видит Лилит с отчаянным лицом и занесенной в руке хлопушкой и непроизвольно делает шаг назад. И, конечно же, спотыкается, не забывая прошипеть что-то злобное.

Кто знал, что он такой неуклюжий?!

Мы теряем равновесие и к неожиданности обоих падаем на мою спину, вернее, должны были упасть. Но не зря говорят, в экстремальных ситуациях человек способен на многое. Не понимая, что делаю, я умудряюсь каким-то неведомым образом перевернуться в воздухе во время короткого мига полета и оказываюсь сверху знаменитого актера.

Я лежу на Лестерсе, как на надувном матрасе, только вместо воздуха в нем теплые кирпичи – его тело твердое, и каждая мышца напряжена. Я, не понимая всей глупости происходящего, приподнимаюсь, опираюсь на одну руку – вторая покоится на его вздымающейся груди, но не встаю, глядя в лицо Лестерса. И даже не замечаю, как из хвоста выбилась рыжая прядь, касающаяся кончиком его шеи, на которой чуть выступает вена.

Мы смотрим друг другу в глаза. Можно даже сказать, что преданно смотрим. Не отрывая взгляды.

Время застыло – прошла лишь пара секунд, а для меня – значительно больше.

Я понимаю, что у него отличная, слегка загорелая кожа – пара едва заметных шрамов на лбу не в счет, идеально выбритое лицо, широкие скулы, упрямый подбородок, крепко сжатые губы, прямой нос, прямые черные брови – гармоничное лицо, которое нельзя назвать кукольно красивым, однако оно – выразительное. И сам – выразительный и эмоциональный, хоть и кажется отстраненно-надменным. Особенно хорошо это понимаешь, когда между твоим и этим самым лицом всего лишь дюймов шесть, а твоя рука чувствует, как бьется чужое сердце. Мягкий приятный ментоловый аромат завораживает и настораживает одновременно. Но больше всего привлекают глаза – широко открытые, странного, никогда прежде мною не встречаемого цвета морозного неба. Зрачки расширены – видимо, от ужаса.

Все это я осознаю и замечаю за две или три секунды.

Лестерс неподвижно лежит и таращится на меня, как на боженьку. Почти благоговейно. А может, мне мерещится – почему-то уголок его губы подозрительно дергается, и в сизо-голубых глазах ме-е-едленно просыпается вулкан. По-моему, актер просто тормоз. Надо бы встать, пока он не догадался сделать это первым и не скинул меня с себя.

Но все, на что его хватает, – протянуть руку и убрать с шеи мою прядь. Видимо, ему щекотно.

– Я тебя убью, рыжая, – шепотом сообщает мне Лестерс.

Я хочу ответить что-нибудь колкое, но в этот момент вдруг слышу подозрительно знакомый щелчок, а потом еще один, еще и еще – кто-то только что сфотографировал нас, лежащих в такой пикантной позе. И тут же до моих ушей доносится топот – таинственный фотограф стремительно убегает. И я даже на расстоянии чувствую его ликование.

Получилось!

Дастина Лестерса застукали с таинственной незнакомкой, с которой он изменил своей девушке! Сенсация!

Я птицей взлетаю с актера, как с гнезда, все еще смутно понимая, что произошло и какие последствия могут быть, и он стремительно встает следом.

– Твою мать! – запускает пятерню в черные волосы Лестерс и выдает такую отборную ругань, что Лилит хлопает глазами от удивления, а я нервно ухмыляюсь. Самое приличное из его тирады – это «дрянь», «конский», «помойка» и «проклятые папарацци».

Выругавшись, Лестерс резко срывается с места (я же говорю – тормоз!) и несется следом за фотографом, и у меня такое чувство, что если он догонит его, то прикончит. А я ему помогу. Потому что до меня резко доходит – если мое лицо появится завтра на первых полосах газет и засветится в Интернете, как лицо подружки Лестерса, у меня будут проблемы. Капитальные.

– Нам нужно его поймать! – кричу я обескураженной от всего происходящего Лилит, хватаю гитару и кидаюсь следом за Лестерсом. Гитара бьет меня по мягкому месту, но я этого не замечаю – мчусь по лестнице вниз. Следом за мной раздается стук каблуков – подруга бежит следом.

Мы вылетаем в шумный коридор – сначала Лестерс, следом – я, а шествие замыкает Лилит. Фотограф мчится впереди – я вижу лишь его фигуру вдалеке: темно-синяя водолазка и черные джинсы. На голове – кепка, на шее – камера. Он усиленно работает руками и ногами, изредка оборачиваясь на погоню.

Весь коридор, забитый студентами, смотрит на нас, и мне кажется, что мы несем с собой тишину – там, где пробегает наша четверка, все замолкают и изумленно провожают взглядами. Потом кто-то орет:

– Это Лестерс! Это Дастин Лестерс!!!

И наша небольшая компания пополняется новыми любителями марафонов. Но, к счастью, подобных экземпляров на драматическом отделении Хартли немного, и следом за нами бегут всего лишь человек пять, пытаясь воплями остановить Лестерса. Тот же не отстает от фотографа. А фотограф, в свою очередь, не желают быть пойманным – несется со всех ног.

Мы преодолеваем этаж, скачем вниз по лестнице, как ненормальные зайцы, и выбегаем на улицу, на которой народа еще больше, чем в здании, – по крайней мере, на крыльце. Наша компания пополняется еще парой человек, но бежим мы так быстро, что никто не успевает вытащить телефон и заснять нас на камеру – по крайней мере, я надеюсь на это.

В какой-то момент увлеченный погоней Лестерс оборачивается, видит позади себя всю эту толпу и корчится, словно от боли. «Вот дичь!» – читается теперь на его лице, однако он и не думает останавливаться. Слишком дорога ему его репутация. А мне – моя.

Погоня продолжается по аллейке, я чувствую, как начинаю задыхаться, и как гудят мышцы в ногах, но не отстаю от Лестерса и даже сокращаю дистанции между нами, тогда как Лилит на своих каблуках безнадежно отстает. Возможно, это потому что у нее просто нет такой мотивации, как у меня.

Пытаясь еще увеличить скорость, я думаю, что здорово, что мы не наткнулись на других журналистов, и тут, как назло, из-за угла выруливает толпа фанатов. Наши уши обжигают их восхищенные вопли. А проклятый папарацци зачем-то забегает в здание библиотеки. Мы несемся следом.

В холле библиотеки прохладно, светло и очень тихо, и мы, словно понимая, где находимся, бежим теперь в полной тишине. Я надеюсь, глупый журналюга заскочит в какой-нибудь читальный зал, и мы поймаем его, загнав в угол, но нет, он пересекает холл и забегает в пустой мужской туалет. Лестерс – за ним, и я – тоже. Только я успеваю закрыть дверь изнутри, чтобы вся остальная толпа не ломанулась сюда же. В дверь, естественно, начинают ломиться, но мне все равно.

Папарацци ловко выпрыгивает в открытое окно прямо на аккуратный газон. Лестерс – следом за ним. Я, собрав последние остатки сил, – тоже: сначала аккуратно спрыгиваю с подоконника, а затем тяну за собой гитару. Если бы актер не поймал фотографа в это время, я бы точно отстала от них, но он все-таки напрягся и, как большая дикая и немного сумасшедшая кошка, прыгнул на папарацци, повалив его на землю.

– Камера! – кричит тот. – Отпустите меня, я ничего не сделал! Вы нарушаете закон!

Лестерсу плевать, что он там нарушает. Он сидит сверху, своим весом придавливая фотографа к земле и профессионально скрутив руки. И выглядит так, будто полицейский, который только что поймал мелкого продавца травки и вот-вот зачитает ему права. Я с некоторым трудом припоминаю, что «Беглец» – фильм про полицию.

– Карта памяти, – отрывисто говорит мне Лестерс, и я с полуслова его понимаю. Тотчас поднимаю валяющуюся на земле увесистую крутую камеру, которая не повредилась, и начинаю искать карту памяти. Я делаю это медленно, потому как раньше не держала в руках такие камеры, и актер нервничает.

– Быстрее, – подгоняет он меня.

– Я стараюсь, – огрызаюсь я.

– Отпустите! – кричит папарацци, молодой мужчина лет тридцати со светлыми спутанными волосами. – Вы не имеете права! Я вас засужу!

– Заткнись, – отвечает ему Лестерс. – Свои права будешь качать в другом месте и в другое время, усек?

И почему-то он опять напоминает мне полицейского – интонациями, жестами, повадками, что для меня крайне странно. Я продолжаю копаться в камере.