Вечером пятого дня Мадаи сделали привал на опушке каштановой рощи. Пышная молодая листва весело шелестела над головой.

Нум озабоченно расхаживал среди сородичей, прикладывая целебные травы к ссадинам, порезам и ушибам, растирая натруженные во время дневного перехода плечи и колени. Ему некогда было думать о собственной усталости и поврежденной лодыжке, которая к вечеру начинала тихонько ныть.

Нум не смог бы сказать, доволен ли он. Но он чувствовал, что нужен соплеменникам, и это сознание было для него лучшей наградой за все труды.

Утешив, как умел, маленькую девочку, которая, плача, показывала ему расцарапанную колючкой ручонку, Нум выпрямился и увидел трех незнакомых людей, направлявшихся к становищу Мадаев. Самый высокий из них оживленно махал ему рукой. Нум всмотрелся — и вдруг, к великой своей радости, узнал Ури. Его сопровождали двое юношей из племени Малахов.

Среди веселой суматохи, поднявшейся в становище Мадаев при появлении гостей, Нум сначала ничего не заметил. В стоявшем рядом с Ури молодом и стройном воине он не сразу узнал долговязого, нескладного подростка, плясавшего с Циллой на празднике встречи двух племен. За эти годы сын Тани превратился в красивого юношу, который мало чем напоминал прежнего самодовольного мальчишку, безудержно хваставшего своими охотничьими подвигами. Теперь это был спокойный, уверенный в себе человек, державшийся с большим достоинством, как и подобало сыну вождя племени. Широкая улыбка то и дело освещала его открытое, мужественное лицо.

Нум не заметил также, что Цилла стоит в стороне, потупившись, и лишь украдкой наблюдает сцену встречи сквозь опущенные ресницы. На девушке была расшитая разноцветными бусами и раковинами праздничная одежда; тонкие смуглые пальцы беспокойно перебирали камушки на пестрых браслетах, украшавших ее обнаженные руки.

Смысл происходящего дошел до Нума только в конце трапезы, когда сын Тани поднялся с места, подошел к Цилле и взял ее маленькую руку в свою широкую ладонь. Маленькая рука задрожала, но девушка не отпрянула назад, не отдернула руки. Все также не поднимая глаз, она встала с места, позволила сыну Тани подвести себя к Кушу, и Куш громко и торжественно спросил Циллу, согласна ли она покинуть родное племя, чтобы стать женой сына вождя дружественного племени Малахов?

Нум не расслышал робкого «да», слетевшего с уст подруги его детских игр. Но ему незачем было слышать ее ответ. Все было и так ясно.

Едва дождавшись начала ритуальной пляски, которой Мадаи отмечали помолвку юной пары, Нум проскользнул между танцорами, покинул становище и углубился в лес. Он шел быстро, не разбирая дороги, и продирался сквозь колючий кустарник так стремительно, словно за ним гнались по пятам враги. Ночной мрак, окружавший его со всех сторон, был не так черен, как его мысли. Он чувствовал себя совершенно одиноким — теперь уже по-настоящему и навсегда!

Поравнявшись с большим раскидистым дубом, Нум бросился ничком на землю, поросшую густым мхом, и спрятал лицо в ладонях.

Сколько времени пролежал он так, Нум не мог бы сказать. Но вдруг до слуха его донесся издалека чей-то голос. Нум приподнялся на локте с бурно забившимся сердцем и прислушался. Этот голос… Этот низкий горловой голос, прозвучавший словно дружеский призыв из темной глубины леса… Нум отличил бы его среди десятков других голосов. Мог ли он не узнать его?

Одним прыжком Нум вскочил на ноги и, напрягая зрение, стал всматриваться в ночную мглу, которая здесь, под сводами могучих деревьев, казалась еще непрогляднее. Сдавленным от волнения голосом он крикнул:

— Як!.. Як! Это ты?..

И замолк, прислушиваясь к ночным звукам и шорохам, заполнявшим лесную чащу. С опушки леса чуть слышно доносились веселые песни Мадаев, сопровождаемые глухим рокотом барабанов. Ночной ветерок слабо шелестел в густой листве.

Внезапно Нум увидел вдали два зеленых огонька, светившихся в темноте между ветвями. Спустя минуту рядом с этими двумя огоньками вспыхнули еще два.

Не раздумывая ни минуты, Нум бросился к ним, протянув вперед обе руки. В чаще послышался треск и быстро удалявшиеся шаги; сухой валежник хрустел под ногами беглецов. Две зеленые точки исчезли сразу; две других еще некоторое время мерцали вдали, затем тоже погасли.

— Як! — крикнул в отчаянии Нум. — Як! Где ты? Не уходи. Не уходи, Як!

Жалобное повизгивание было ему ответом. Нум понял, что не ошибся. Его четвероногий друг был здесь, совсем близко от него! Но что-то мешало молодому волку подойти к своему хозяину. Должно быть, это была волчица, подруга Яка. Испуганная и недоверчивая, она стояла рядом с ним, готовая обратиться в бегство при малейшем подозрительном движении, малейшем намеке на опасность.

Нум перестал звать Яка и прислушался. Оба зверя явно пререкались между собой на своем языке. Нум отчетливо слышал низкий голос Яка и нервное, нетерпеливое потявкивание волчицы. Затем все стихло. Спор был окончен: подруга Яка, по-видимому, настояла на своем. Як ушел за ней следом и больше не вернется!

Тяжело вздохнув, Нум прислонился плечом к ближнему дереву. Глубокая усталость и безразличие вдруг овладели им. Он тихо опустился на мягкий мох у подножия лесного великана и закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать. Мрак, обступивший его, показался мальчику еще чернее, еще безысходнее. Ему было холодно и невыразимо тоскливо…

И вдруг чье-то жаркое дыхание коснулось его безжизненно лежавшей на земле руки. Нум вздрогнул и, не меняя положения, шепнул еле слышно:

— Як… это ты?

Радостный визг прозвучал в ответ, две огромные лапы мягко легли на плечи Нума, мокрый холодный нос ткнулся в его щеку. Потом такой же мокрый, но горячий язык в мгновение ока облизал все лицо мальчика.

— Это ты! Это ты!

Нум протянул вперед обе руки и обхватил ими большое, мускулистое и мохнатое тело; Як сильно вырос за минувшую зиму.

Они замерли на несколько мгновений, не выпуская друг друга из объятий. Радость их была так велика, что оба плакали каждый на свой манер, — хотя Нум не чувствовал, как крупные слезы текут по его щекам. Як тихо скулил и взвизгивал хриплым от волнения голосом.

Внезапно позади них послышалось сухое, отрывистое тявканье. Подруге Яка, должно быть, надоело ждать его, и она громко выражала свое неудовольствие и нетерпение. Еще не опомнившись как следует, оба друга обернулись в сторону леса, откуда прозвучал призыв волчицы. Поднимавшаяся над деревьями луна озаряла бледным светом густой подлесок.

Нум смутно различил в двух десятках шагов силуэт молодой волчицы с тонкой мордой и острыми ушами, которые она то навострила, то прижимала к голове. Два горящих зеленым огнем глаза смотрели в упор на мальчика, мигая время от времени, словно не могли выдержать человеческого взгляда. Нум сидел неподвижно, стараясь не шевелиться.

Оставив хозяина, Як в два прыжка очутился рядом со своей молодой подругой. Ткнув волчицу мордой в бок, он заставил ее подняться и стал потихоньку подталкивать к Нуму.

Волчица шла с явной неохотой, упираясь в землю передними лапами и отворачивая в сторону узкую морду. Шерсть на ее спине стояла дыбом, клыки сердито оскалились. В нескольких шагах от Нума волчица остановилась, прерывисто дыша и поводя боками, словно загнанная лошадь. Потом легла на землю и положила морду на лапы, отказываясь идти дальше.

Нум осторожно поднялся на ноги, стараясь не делать резких движений. Волчица глухо зарычала. Медленно, с бесконечными предосторожностями, Нум сделал шаг, потом другой, почти не отрывая ног от земли.

Остановившись перед лежащей на земле волчицей, он протянул к ней руку.

Волчица, ворча и оскаливаясь, понюхала пальцы, от которых исходил ненавистный человеческий запах. Но к этому враждебному запаху примешивался еле уловимый аромат сырого мха и влажной земли, на которой только что лежала рука Нума, и — главное — хорошо известный, привычный для нее запах Яка. Почуяв этот знакомый запах, волчица перестала рычать, и только в глубине ее глаз по-прежнему мерцали холодные зеленые огоньки.