— В таком случае мне осталось сделать последнее — напомнить, чтобы ты при всяком удобном случае натравливал против русов арранских христиан, которых русы наверняка постараются превратить в своих союзников. Мы никогда не должны забывать, что жена великого киевского князя стала служить Христу и, рано или поздно заняв место своего мужа, может по наущению своей союзницы Византии продолжить попытки завоевания Кавказа или берегов Хвалынского моря. Кавказские христиане, желающие избавиться от власти своих покорителей-мусульман, могут стать ей опорой. Тебе необходимо создать о русах-язычниках среди арранских христиан такую славу, чтобы ненависть к славянским пришельцам не ослабла, даже если русы и арранцы станут единоверцами. Память о прошлом должна отталкивать кавказских христиан от русов даже тогда, когда они придут не грабителями, как сегодня, а освободителями от мусульман.
— Я хорошо запомню твою мысль, великий и мудрый, и постараюсь сделать арранских христиан непримиримыми врагами русов, поклоняйся те Перуну или Христу. Ты совершенно прав: для Хазарии не так опасен нынешний поход русов-язычников за добычей, как появление их в Арране союзником христианской Византии, решившей укрепиться на Кавказе в тылу своего врага, Арабского халифата. Чтобы сорвать эти тайные планы, мы уже сегодня по мере сил должны противодействовать им.
— Рад, что ты понял меня и разделяешь опасение, что появление русов на Каспии и Кавказе имеет куда более серьёзную причину, чем обычный разбойничий набег, — удовлетворённо заметил собеседник, поднимая кувшин с вином и разливая его остатки по кубкам. — С нетерпением буду ждать от тебя первых вестей. Ты собирался отправиться в Арран как можно быстрее? Не стану задерживать, хотя беседовать с тобой весьма приятно.
— Великий и мудрый, благодарю тебя за оказанное доверие и обещаю доказать, что ты во мне не ошибся, — торжественно сказал Хозрой, прикладывая левую руку к груди и не забыв при этом одновременно протянуть правую к своему кубку с вином.
С тех пор как ладьи вошли в устье Куры и начали подниматься против течения, сон покинул Олега.
Наверное, причиной было то, что лишь сейчас он по-настоящему ощутил себя главным воеводой без малого пятнадцатитысячного войска, вторгнувшегося в чужие пределы и бросившего этим вызов могущественной державе — Арабскому халифату, против которого была бессильна даже Византия, не говоря о других её европейских соседях и странах Средиземноморского побережья.
Олег чувствовал себя спокойно во время трудного перехода от берегов Сурожского моря[53] до Хвалынского побережья — мощь русско-варяжских дружин и наличие сильных союзников в лице аланов и лазгов гарантировали его от нападения самых воинственных кавказских племён. Не испытывал он тревоги и в период плавания по Хвалынскому морю к устью Куры — цель похода его воинства пока была не ведома ни одному из окрестных правителей, и любой из них счёл бы безумием первым нападать на Олегов флот, который, возможно, держал курс не в его владения.
Но, войдя в Куру и начав подниматься по ней, Олег ясно дал понять, куда лежит путь его войска. Отныне он мог считать себя в состоянии войны с державой, чьи воины покорили огромные пространства в Азии и Европе, привыкли хозяйничать на чужой земле, а не подвергаться нападениям на той, которую давно привыкли считать своей.
Если бы целью вторжения войск Олега в Арран был бы простой набег, пусть даже со взятием хорошо укреплённого Бердаа и затем кратковременное хозяйничание в его богатейших окрестностях, он не волновался бы нисколько. За плечами Олега были морские и сухопутные походы, он сражался в горах, лесах, на море, водил в атаки ладейные дружины и конные полки, привык подчиняться и командовать. Он не сомневался, что против его войска не устоят ни хвалёные дейлемиты Эль-мерзебана Мохаммеда, ни тем более арранские ополченцы, был уверен, что нет ему равного по силам врага и на всём Хвалынском море. Однако в сегодняшнем походе от него требовался не просто разгром неприятеля и захват добычи, а нечто другое, с чем Олегу ещё ни разу в жизни не приходилось сталкиваться.
У него часто всплывал в памяти разговор с князем Игорем, когда он впервые узнал о предстоящем походе на Кавказ и своей роли в нём.
Они сидели вдвоём на дунайском берегу после воеводского совета, на котором было решено заключить предложенный византийским посольством мир с империей, и Олег не скрывал своего недовольства этим.
— Новый Рим бессилен против нас, — убеждал он Игоря. — Если на том берегу Дуная к нам примкнут угры и поднявшиеся против Византии болгары, мы двинемся на Царьград без остановок и подойдём к нему походным строем, ибо ромеи даже не посмеют встать на нашем пути. Тогда вместо обсуждения условий предложенного нам империей мира мы укажем ей свой, какой только пожелаем. Мы сейчас говорим с Византией на равных, а у нас есть редкая возможность заставить её долгие годы трепетать лишь при упоминании слова «Русь». Неужто это так трудно понять?
— Олег, ещё никто не указывал Новому Риму условий мира, — ответил Игорь. — Не удастся это и нам. Да, мы на самом деле сможем подойти к Царьграду походным строем, ибо нас сегодня некому остановить ни на Дунае, ни в Болгарии. Но вместе с нами к Царьграду подоспеют из Малой Азии и ромейские легионы, что сейчас сражаются с сарацинами, а в море появится флот с «греческим огнём», о котором мы с тобой знаем не понаслышке. И кто ведает, в чью пользу склонится тогда воинское счастье, и не придётся ли нам горько жалеть, что отказались от предложенного на Дунае мира и возжелали невесть чего. Разве не может быть такого?
— В жизни может случиться все, княже, но... — Олег обхватил голову руками, с болью выдохнул: — Неужто все наши приготовления напрасны? Собрали такую силищу, подняли всю Русь, и без единого сражения возвращаемся назад. Не отомстив за погибших в прошлом походе побратимов, не заставив кичливую империю испить до дна чашу позора. Обидно...
— Мы возвращаемся домой со славой, поставив на колени гордую Византию, не заплатив за это жизнью ни одного своего дружинника. Мы свершили то, что до нас оказалось по плечу лишь князьям Аскольду с Диром и моему дяде Олегу. Однако я не собираюсь ограничиться повторением подвигов своих славных предшественников, я намерен превзойти их! — выкрикнул Игорь, наклоняясь к Олегу. — А ты доволен ли славой воеводы, битого хазарами на Итиль-реке, разгромленного ромеями на море под Царьградом и не обнажившего меча в самом блистательном и победоносном походе своего великого князя — сегодняшнем? С таким ли перечнем деяний должен предстать перед Перуном и судом предков на Небе истинный военачальник, посвятивший жизнь служению Руси и приумножению славы пращуров?
Склонив голову и сжав зубы, Олег молчал. Он не понимал, зачем князь разжигает его честолюбие, и не знал, что ответить. Однако чувствовал, что разговор затеян неспроста: Игорь давно не называл его, как некогда в детстве и юношестве, Олегом, столько же времени он не позволял себе именовать его «княже», как всегда, обращался до того момента, когда однажды Ольга демонстративно не назвала мужа «великий князь», подчеркнув этим разницу в положении Игоря при князе Олеге и после его смерти.
— Отчего молчишь, Олег? — прозвучал вопрос князя Игоря. — Или не знаешь, что добытая каждым отдельным воеводой слава приумножает славу его великого князя? Зато завоёванная им слава служит возвеличиванию державы, но никак не прославлению деяний его воевод, сколь ни велики были бы их заслуги? Слава сегодняшнего похода — только моя слава, великого князя Руси, но вовсе не воевод, моих вернейших сподвижников.
— Знаю это, княже, — хмуро отозвался Олег. — Поэтому и жалею, что поход завершился, не начавшись, и лишил меня славы, которой я мог достичь. Я вложил в подготовку к походу всю душу, все силы, однако оказалось, что сделал это напрасно.
— Напрасно? Нет, Олег, здесь ты крепко ошибаешься. Думаешь, я не вложил в подготовку похода самого себя? Вложил без остатка и не жалею об этом, тем более сейчас. Знаешь почему?
