- Где остальные? - бросил Никита.

- Последняя тройка за вами, остальные уже внутри, - послышался спокойный голос Игнатова.

Ларский бросился на ложемент и обвел взглядом борт. Все были здесь. Хмурые, сосредоточенные полицейские, в основном чернокожие, переглядывались и усаживались, даже не снимая сайскутеров и неизменных полипистолетов, впрочем, вся снаряга быстро фиксировалась самим ложементом.

Пилот повернулся вполоборота и смотрел на Ларского, за его плечом вспыхивали фрагменты голограммы управляющей панели. Он ждал команды или ответов, считая, что офицер из прокуратуры - это тот, кто должен знать что происходит. Игнатов не смотрел ни на кого, он быстро перебирал пальцами по висящему перед ним голоэкрану, совершенно не прозрачному со стороны Ларского. Никита активировал свой экран и соединил его с каналами интеркома - связи не было, никаких каналов, кроме эвакуационного и внутреннего, для их команды.

Что, черт возьми, происходит? И почему предписание ZD?

- Мы готовы к взлету, что у вас?

- Еще минута, - ответил криминалист.

- Ждем. И стартуем по вашему сигналу.

Их дело сейчас обеспечивать безопасность платформы, чтобы хронокопия была доставлена без проблем. Полицейские один за другим запускали перед собой голопроекции. Двухуровневое изображение позволяло видеть пространство вокруг авиетки и отдельный детализированный сектор, по сути дела перекрывая все необходимые направления обзора, хотя тактический воздушный бой был бы явно по зубам спецподразделению полиции. Но Ларский сроду не вляпывался в такие ситуации и не имел ни малейшего желания. Он закрыл глаза и попытался вытащить из глубокой памяти загруженные во времена студенчества знания и навыки по ведению воздушного боя. Тошнота подступила, и он стал дышать глубже.

- Расслабьтесь, Ларский, думаю, до этого не дойдет.

Такой же пройдоха, как и его шеф. Возможно, этот сукин сын единственный здесь понимает, что происходит. Понимает и урчит про себя от удовольствия, рассматривая мою растерянную рожу. Нет, не сукин сын. Сын жирного пижамного спрута, отрастившего слишком длинные конечности для сомнительных игр.

- Вы явно знаете больше чем я, господин контрразведчик. Может, поделитесь?

Игнатов покачал головой.

- У меня тоже нет связи и нет ответов.

- Не могу поверить.

- Как хотите.

- Вы даже не сообщили мне своего звания.

- Сейчас это не так важно.

Усталое лицо криминалиста появилось над центральным сегментом авиетки.

- Платформа с хроносферой готова.

- Стартуйте, а мы за вами, - отдал приказ Ларский и кивнул повернувшемуся пилоту.

Ощутив рывок, Никита закрыл глаза. Почему-то подумал о парусе в киле машины. Это почти миллион наносолнечных слоев батареи, если понадобиться станет в космосе как парашют над авиеткой. Но в космос они не летят.

Предписание ZD.

Какого дьявола, их с хронокопией гнали в один из штабов полиции, спрятанный под толщью океана, а не на закамуфлированную орбитальную станцию военных, как изначально планировалось? Возможно, опять какие-то хитро-мудрые игры Марры? Предположение о холодных щупальцах контрразведки согревало надеждой. Потому что второй вариант откровенно пугал - в космосе стало слишком опасно, реальная угроза непосредственно в Солнечной системе или у самой Земли. Поэтому кто не успел затеряться в ледяной космической жопе, останется здесь, забьется в ту щель, какую найдет. А осталось наверняка слишком много людей. Успел ли вырваться доктор с говорящим зоопарком?

Они опускались в темноту. Очень быстро, судя по всплывающим навигационным данным, но казалось - медленно, с тревожной осторожностью. Тьма пропускала нехотя, обтекала мутными призрачными потоками и уходила вверх, к свету, от которого они бежали, уходя на глубину. Сквозь купол авиетки и боковины, ставшими прозрачными по команде пилота, была видна закрытая кастрюля платформы с хронокопией. Ровный, рассеянный свет, испускаемый их машиной, объединял авиетку и посудину криминалистов в мутное зеленоватое облако. Погружаясь чуть ниже и правее них, платформа тревожно вспыхивала огнями, но их свет размывался, не в силах освятить тьму океана.

Ларский поморщился, полеты сквозь космос он не выносил, но и это местечко не казалось ему более уютным. Хотя по его личной шкале дерьмовых смертей, быть раздавленным водяным прессом чуть приятнее, чем долгие секунды набухать и прожариваться в свете Солнца, пока не лишишься сознания, потеряв весь кислород в теле.

За десять минут, пока они добирались до точки входа в океан по координатам эвакуационного предписания, никто не сказал ни слова. Говорить в ситуации тягостного радио молчания желания не возникло. Озвучивать страшные мысли страшно вдвойне. Отрабатываемые на учениях протоколы безопасности помогали полицейской команде действовать на автомате, они бы и не сбились, случись что, и если бы пришлось стрелять или запускать маскировочные проекции. Но ничего не происходило. Совсем ничего. Невысказанные мысли и ожидание неизвестного только усугубляли тревогу. Ларский был не в состоянии думать о деле, о возможных свойствах и мотивах предполагаемого врага, мысли опять путались, и ему казалось, что они движутся не к спасительной гавани, а в пасть чудовищу, их приманившему и поджидающему.

Он хорошо знал историю, знал, как спокойная жизнь даже одного поколения рождает у следующего нутряное чувство защищенности, невозможности страшной, разрушающей катастрофы в течении их размеренной жизни. Нет, разум пытается отрезвить ничем не обоснованное, но крепчающее на пуховой перине благополучия чувство веры в защищенность правительством, государством, богом. Разум просчитывает возможные угрозы, оценивает принятые меры, выискивает новые. Но все это механическая, разрозненная работа. Потому что внутренний голос нашептывает "ничего не случится, перестань, ничего не может случиться". Нельзя сочинить великолепную, пленяющую души людей арию, если внутри тебя не поет чувство и вера. Нельзя отразить внезапное и яростное нападение из-за угла, если не превратишь свое тело в автомат, спасающий твою жизнь без участия разума, или если твои нервы не обнажены и ты не ощущаешь себя под вечным прицелом. Но это уже не человеческая жизнь, а безумие.

Поэтому вся история человечества - это благодушная ленивая дрема или самонадеянное раздувание щек, сменяемые гранью гибели и отчаянной мобилизацией. Вот и сейчас они слишком долго задирали нос всемогущества, и по всем признакам по нему, в конце концов, прилетело.

- Штаб, дайте точку входа.

Рассеянное и медлительное свечение от спускающихся аппаратов двинулось глубже и дальше, коснулось в проступившей в толще воды глыбы и потекло по ее почти изящным сочленениям. Прямо под ними уходила в темную глубину и в стороны гигантская подводная снежинка. Ее стройные изящные плечи сияли и подрагивали - эффект от защитной силовой сетки. Конец тягостного пути - база глубоководного присутствия ZD, принадлежащая штабу полицейских сил реагирования по Латинской Америке.

- Вы опознаны, берем управление на себя. Платформу отправляем в сектор криминалистики, вас - в оперативный. Возражения есть?

Наконец-то - первый голос в эфире и вполне спокойный. Есть надежда, что здесь я выясню, что происходит.

- Никаких, - сказал Ларский на вопросительный взгляд пилота, - ведите нас.

Авиетка спустилась еще ниже, взяла правее и пошла вдоль вытягивающегося в облаке света стройного, оборудованного симметричными ответвлениями двухкилометрового луча снежинки. На концах ответвлений свет выхватывал пятигранные соты, их гипертрофированные ребра были такие же, как у космических крейсеров. Гладкий бок океанской рыбы мелькнул над прорисованным мягким свечением ребром и исчез, как призрак, случайно забредший в покинутый и погруженный в темноту дом.

Здвински смахнул голограмму боевого слежения и яростно почесал нос.

- Надеюсь, здесь мы поймем, какого рожна происходит?

Кто-то скептически хмыкнул, и они нырнули внутрь.