– Эт-т-то… как… они… здесь очутились?

– Ну я же не душегуб!

Прошёл год. Подросли котята – любимцы Зоиных внуков. Толечку внуки называли дедушкой. Полюбили его. Да и как не полюбить? Он наравне с ними играл в какие-то придуманные на ходу игры, учил их мужской работе, рассказывал забавные сказки… Однажды Зоя спросила:

– Толечка, где ты читал такие сказки? Я ни одной из них не знаю.

– Зосенька! Да они как-то сами складываются!

…Уже наступил март. Анатолий уехал на неделю в город. Должен был вернуться «зубастым», так как вплотную занимался протезированием зубов. Остановился, как обычно, у Антона. Денис так и не смирился с фактом, что мать вышла замуж за бомжа. Он приезжал в деревню, общался, но не скрывал своего недовольства присутствием Анатолия. Всё тешил себя надеждой, что пройдёт мамин каприз.

Каждый вечер Толя звонил домой:

– Зосенька моя! Как ты там? Ты отдыхай больше, я всё переделаю, как приеду! Мы дружненько приедем восьмого тебя поздравлять! Потерпи уж. Не скучай!

Седьмого вечером Толя позвонил с автовокзала Антону.

– Тошка! Вы меня сегодня не ждите! Я в деревню поеду. Взял билет на последний автобус.

– А что так? Завтра со всеми бы и поехал… Да тот автобус в посёлок не заезжает, тебе от поворота придётся два километра топать.

– Я налегке. Сильно соскучился по Зосечке своей! Я такой красивый – с зубами! Пусть полюбуется! Да и поздравить с женским праздником хочу первым! Я же её мужчина!.. Антош! Посоветоваться хочу. Тут на автовокзале тюльпаны только жёлтые в продаже остались, красные раскупили! Зося тюльпаны больше всех цветов любит. Она не обидится на меня за жёлтые тюльпаны? Может, розы купить?

– Это девчонки шестнадцатилетние на жёлтые тюльпаны реагируют, считают их символом разлуки. А мама моя во всём хорошее видит, как, впрочем, и ты, батя. Представляю, как она скажет: «Какие солнечные цветы!»

Ты же знаешь, что она от всех цветов в восторге! За всю жизнь ты ей один только их дарил!

Каким-то потеплевшим голосом Анатолий ответил:

– Решено! Беру охапку жёлтых тюльпанов! Жёлтых, но охапку! До завтра, Антошка!

– Как доберёшься, позвони!

Анатолий не позвонил и трубку мобильного не брал. Антон уже не на шутку встревожился. Почти в полночь позвонил матери.

– Тошенька! А что звонишь? Случилось что-то?

– Да нет, всё в порядке! Чем занимаешься?

– А я пироги пеку. Припозднилась. А то Толечка завтра скажет: «Зося! А капустного пирога нет?» Он же, когда погреб копал, только против пирожков с капустой устоять не мог! От другой еды наотрез отказывался! Ты ему не говори. Он спит уже? Три часа назад звонил, про какой-то сюрприз говорил. Я ничего не поняла толком.

Антон еле сдержался, не сказал, что Толя должен быть давно дома.

– Мамуль! Ты отдыхай! До завтра!

Ночные дороги пусты. Антон ехал медленно, внимательно вглядывался в обочины. Что могло случиться? Может, Толя не на тот автобус сел? Да нет… Он не ребёнок! Господи! Хоть бы он просто напился, загулял где-то!

Но сердце подсказывало молодому мужчине, что стряслась беда…

У поворота в посёлок на огромной бетонной тумбе на арматуре стояла большая вывеска: «Первомайск».

Антон остановился, потому что не знал, что делать. Ехать дальше, в районный центр? Разузнать в больнице? Обратиться в милицию? А вдруг батя уже дома? Решил ехать к матери…

Когда поворачивал в посёлок и фарами осветил тумбу, увидел что-то тёмное на белом снегу.

…Толя сидел почти в естественной позе: ноги вытянуты вперёд, спина упирается в тумбу. Глаза открыты. В них такое детское недоумение!

– Почему? Зачем? Мне к Зосечке нужно! Я соскучился!

Крови не было видно, только след больших машинных колёс у самой вывески. Наверное, лесовоз юзнул, задел Толечку. Антон рукой, как видел в фильмах, закрыл Толины глаза. Позвонил Аннушкиному мужу, попросил вызвать к повороту милицию и скорую из райцентра.

Минут через десять сосед привёз Зою Павловну и Аннушку. Зоя не кричала.

– Сынок! Может, он живой? Ты сердце слушал?

Фары двух машин хорошо освещали тело её Толечки. Только для того, чтобы хоть как-то действовать, Антон пытался расстегнуть молнию на кожаной куртке Анатолия. Что-то мешало. Рванул сильнее! Из-под куртки посыпались тюльпаны! Целая охапка красных тюльпанов!

– Всё-таки красные где-то раздобыл! Спрятал под куртку, чтоб не подморозить! – удивился Антон. – Мама! Это тебе цветы Толя вёз…

Зоя сжала в руках цветы, поднесла к лицу. Вдруг резко бросила охапку в снег и завыла, протянув красные руки к сыну. Жёлтые тюльпаны стали красными от крови… Её мужчины…

Так уж случилось, что Лариса не ходила привычной дорогой месяца два.

Улица короткая и неширокая, на ней много старых двухэтажных домов – каркасно-камышитовых. Построенные после войны, они служили десятки лет людям. Здесь рождалось, умирало, ссорилось, женилось не одно поколение. В домах недавно кипела или теплилась человеческая жизнь…

Сегодня Лариса в изумлении остановилась. Заболела душа.

…В окружении праздничных осенних каштанов жалко и беспомощно выглядели знакомые строения.

Нельзя было определить: каштаны или дома протягивают пятипалые яркие ладони и к небу, и к прохожим. Просятся в облака или взывают о помощи? Впрочем, и для деревьев, и для человеческого жилья нынешняя осень – последняя… Никому не под силу продлить их жизнь.

Такая тишина и безжизненность! Дети не бегали и не играли. Не сохло развешенное бельё. Взахлёб не скрипели качели. Сиротливо прижались к боковой стене дома теперь редко встречающиеся цветы Лариного детства – золотые шары. Они ещё не знали, что не проклюнутся ранней весной бодрыми стрелками из-под земли… А грустили потому, что не привыкли расти у пустого дома.

…Рамы во многих окнах отсутствовали. Ветер вольничал: трепал оставленные на окнах занавески, шелестел пластами отставших обоев. На стенах комнат нелепо пестрели яркие прямоугольники – там несколько недель назад ещё висели картины, зеркала, фотографии, стояла мебель.

Всякому понятно: жильцов поселили в новых, построенных неподалёку домах. А здесь всё готово к сносу.

«Это, конечно, хорошо, что условия жизни улучшаются! Но почему так щемит сердце?» – Лариса сама не поняла, подумалось это или сказалось…

Она присела на скамейке у дома.

Нелепо и вызывающе выглядела та скамья: яркие разноцветные планки на спинке и сиденье, трубчатые фиолетовые подлокотники, новая урна сбоку – всё это будто вчера покрасили, но теперь некому здесь сидеть.

– Здравствуй, дом! Знаю, что тебе грустно, что доживаешь последние дни. Ты уж смирись: на твоём месте построят новый. Так задумано временем и природой: новое сменяет изжитое. Вот и твой черёд подошёл!

Ларисе не хотелось отсюда уходить. Всему виной воспоминания…

Первый в её жизни дом был в деревне в средней полосе России, где она жила до шести лет.

Отчётливо помнилась огромная русская печь, занимавшая большую часть дома. На лежанке печи за пёстрой занавеской так тепло и сладко спалось маленькой Ларе.

Мама называла печь спасительницей и кормилицей:

– Намёрзнешься, вымокнешь на работе, особенно осенью, когда из речки снопы льна достаём… Речка-то уже коркой льда покрыта. Мы, бабы, лезем в ледяную воду почти голяком и босыми. Беречь же приходится одёжку и сапоги, запасных-то нет… Прибежишь домой – и скорее на печку! Кирпичики тёплые, дух от печи сухой, уютный… Прогреешь косточки-суставчики, а утром встаёшь здоровым и сильным – никакой тебе хвори! Деревенские ребятишки почему здоровыми растут? Печечка в доме есть! Тёпленько им на русской печи, кирпичи всю простуду вытягивают. Никаких пилюль не надо – так приговаривала Ларина мама, когда любовно подбеливала известью закопчённые места.

Однажды она рассказала:

– У нас в деревне в конце двадцатых Марфа жила, четвёртым ребёнком беременная ходила. Заболела тифом, а болезнь эта в каждом доме прошлась. Умирали люди… Жар у Марфы такой был, что бредила, металась в беспамятстве. От жара, наверное, роды начались до срока. Девочка родилась крошечная, меньше чем семимесячная! Живая была, хотя даже не пищала. Не до ребёнка всем было! Свекровь Марфина завернула в тряпку и сунула девчонку в валенок, который на русскую печку положила: не убивать же живое создание! Сама умрёт…