Дохасан действительно являлся великим лидером, ни в чем не уступавшим Высокому Утесу. Ему даже удалось помирить кайовов с осейджами - непримиримых врагов. Думаю, описывать все его заслуги нет смысла. Уже одного этого достаточно, чтобы понять, каким был этот человек. Многие годы он вставлял палки в колеса нашей армии. Даже сломить сопротивление Бизоньего Горба было гораздо легче, чем бунт старика Дохасана, затянувшийся на долгие годы и принесший американцам столько бед.
Я заметил, что многие кайова теперь следовали примеру Твердого Камня и переселялись в Техас. Оно и ни мудрено. С исконных земель их теперь сгоняли американцы и приезжие европейцы, которые эти земли, как раз, и заселяли.
На душе было паршиво. Тоска обуяла меня. Я вспоминал небольшой домишко семейства МакКинг в Далласе, всегда целеустремленный взгляд приемного отца и нежные заботливые руки приемной матери. Напрасно пытался я отогнать эти воспоминания и смириться с жестокой волей судьбы. Хотелось вновь вернуться в прежнюю жизнь, пострелять из охотничьего ружья отца моего приятеля, порыбачить. Помню, мы с ребятами из поселения частенько ловили рыбу в водах реки Тринити. Тот случай, когда мы поймали огромного сома, порадовал даже всегда угрюмого старика Лайнуса Уиллера - траппера, скучавшего по родным местам в Вайоминге, но, в силу различных обстоятельств, не имевшего возможности туда вернутся.
Вечером последнего дня церемонии один воин из числа арапахов ударил меня древком томагавка по голове за то, что я наступил ему на ногу. Случайно, честное слово. Я мог понять этого индейца. Его мокасины были превосходно украшены бисером и иглами дикобраза. Парочку этих игл я сломал своим неосторожным движением. Насколько мне было известно, индеец Северных Равнин вполне мог счесть это за личное оскорбление. Но, не глядя на всю заслуженность этой оплеухи, она повергла меня в уныние. К тычкам и подзатыльникам я привык за долгое время пребывания с кайовами. Да и в Далласе мне порой доставалось от Тома Хайза - вечно нервного дедугана, когда я порой, подворовывая хурму с его двора, ломал державшийся на соплях забор. Но тот удар древком по башке для меня многое значил. Великих тайн мироздания благодаря ему я, конечно, не обнаружил, как например некий Исаак Ньютон, про которого говорят, что ему яблоком в темя зарядило, и он открыл закон земного притяжения. Со мной ничего подобного не произошло, но я теперь, наконец, понял, что никакого уважения, на деле-то, дикари ко мне не испытывали. Представитель другого племени отвесил мне тумака, по сути, оскорбив меня, но ни Высокий Утес, ни его сын, являвшиеся единственными очевидцами случившегося, на это никак не отреагировали. Арапах, видимо, посчитал меня рабом, да и притом, не очень-то качественным, раз уж решил, что имеет право бить меня в присутствии хозяев. Да, он, безусловно, был в этом убежден. С этим убеждением он толкнул меня в сторону, освободив себе путь к своей лошади, и, с гордо поднятой головой, оседлал животное.
Изо всех сил пытаясь скрыть бурю эмоций, меня переполнявших, я двинулся к реке. Старался идти неспешно, но удавалось это мне с превеликим трудом. Речная вода - мой лучший друг. Так было всегда. Наверное, такие близкие отношения с речной стихией у меня просто в крови. Именно она утешила меня в тот момент полного и, казалось бы, безысходного отчаяния. А еще, смотря на тихо журчащую речную воду, некоторые люди склонны вспоминать былое. Я - как раз из таких. В тот день, когда я, сидя на берегах великой Колорадо, наслаждался священной, как говорят дикари, близостью с природой, мне вспомнился старый индеец, проживавший на отшибе от нашего селения. Домом ему служил простенький хакал. Это жилище вполне можно было бы назвать очень примитивным сооружением. Внешне оно даже не очень-то и напоминало хижину. Скорее было похоже на собственноручно сооруженную халабуду, но все почему-то привыкли называть его хакалом. Индейца звали Джоном Лейтцем Ярким Светом. Все даллаские мальчишки любили посещать этого древнего человека и слушать его увлекательнейшие истории о тех временах, когда испанцы только завозили в прерии лошадей, и коренным обитателям этого удивительного края приходилось перевозить свою поклажу на собаках. Иногда он говорил о событиях, происходивших более ста лет назад. Говорил он о них так, будто сам являлся их участником, так что в его истории мне верилось с трудом. Но он утверждал, что не умеет лгать и что все его слова - непреложная истина. В конце концов, на вид ему можно было дать лет триста, а то и все пятьсот. Волосы - сплошь седые, ни одной темной волосинки, кожа - облезлая, более походившая на пленку, образующуюся от высохшего древесного клея. К тому же, он был слеп на оба глаза. Казалось, что в его глазницах зрачков и в помине не было. Так вот, этот самый старик не раз говорил мне, что индейцы, чистокровные дети Великого Духа, (не знаю, что именно он под этим подразумевал), - самые добрые люди на земле, что выгодно отличает их от белых, да и вообще от всех других рас. Сам-то он, как мне говорили, был выходцем из племени шошонов. Эти дикари скальпы снимали налету, головы врагов любили насаживать на копья и ставить перед своими типи, чтобы гости имели понятие о том, кого посетили. Не знаю, может он был прав. На своем веку я повидал многих поистине добродушных индейцев. Таких же белых во взрослой жизни встречал куда реже.
Но в те годы, что жил с кайовами, я был категорически не согласен со стариком Ярким Светом. Мысленно бранил его последними словами, считал выжившим из ума придурком. Потом припоминал его последние дни на этом свете. Он умирал с блаженным видом. В неделю, предшествовавшую его переходу в иной мир, старика частенько посещал какой-то баптистский проповедник. Люди поговаривали, что Лейтц, лежа на смертном одре, принял Господа нашего, Иисуса Христа, распятого и воскресшего, своим личным Спасителем, в результате чего получил вечную жизнь. Это заставило меня просить у Бога прощения за злые помыслы, допущенные в порыве чувств. А со словами старого индейца в дальнейшем я еще не раз согласился.
XII
Странствия Бурого Медведя
Я не знал, что буду делать, если противников окажется слишком много. Почему-то, я был уверен в том, что встречу недобрых людей. Я потянулся к луку, положил стрелу на тетиву и, пустив коня к расположенному невдалеке лесу, спрятался в ивняке, напряженно ожидая приближения незнакомцев.
Сразу стало ясно, что их немало. Стук десятка копыт поведал мне об этом. Очень скоро появилась группа всадников. Их было с десяток, все белые. Они настороженно осмотрелись. Видимо, понимали, что не одни, хотя я приложил все усилия для того, чтобы скрыться как можно более незаметно. Да и скакун был превосходным животным, настоящим бойцом, чувствовавшим, что сейчас нужно действовать осторожно.
-Что думаете? - спросил один из них, обращаясь к своим соратникам.
Он, очевидно, был у них за главного. Во всяком случае, впечатление о нем складывалось именно такое. На голове его красовалась шляпа с широкими полями, к седлу была приторочена отличная винтовка, лицо покрывала густая щетина, местами покрытая сединой. Вел он себя уверенно, как настоящий предводитель. Мне почему-то сразу стало ясно, что этих людей бледнолицые называют бандитами. Вы, кажется, зовете это интуицией.
-Тут определенно кто-то есть, - ответил ему молодой белый с тонко выбритыми усами.
-И хорошо прячется. Возможно, краснокожий, - подтвердил еще кто-то.
На некоторое время воцарилось молчание.
-Как бы он не помешал нам босс, - высказался всадник с широкими плечами и глубоким шрамом на щеке.
С его словами бандиты согласились. Они еще раз осмотрелись по сторонам, пристальнее, чем прежде. Я сжался в клубок, чтобы они не заметили моей головы, или пера, снять которое я забыл в спешке. Но, несмотря на все мои усилия оставаться незаметным, меня раскусили. Их главарь был либо очень догадлив, либо обладал божественным слухом. Он слегка пришпорил коня и приблизился к моему укрытию. Смысла прятаться больше не было. Приготовившись ко всему наихудшему, я встал во весь рост и натянул тетиву, целясь в подъехавшего ко мне бледнолицего. Он лишь усмехнулся. Английский я тогда знал очень плохо, но основной смысл его слов дошел до моего сознания.
