— У меня была тяжёлая жизнь. Моя семья в другом городе. Я бросила их, потому что не смогла жить с тираном.

Боже, какая знакомая ситуация — думаю я.

— Она убила моего брата. Вернее, довела до самоубийства. Я буквально видела, как он крадёт таблетки нашей мамы. Я знала, что может произойти что-то непоправимое, ужасное, но не помешала этому. Он закрылся в комнате, никого, кроме меня, не было дома. Он умер ночью, и в этот момент какая-то частичка меня умерла вместе с ним. После случившегося я обвинила свою мать, ведь именно она довела его до суицида. На самом же деле, себя я винила больше, — она берёт меня за руку и подносит её к своему животу. Я вдруг ужасаюсь, вдруг она действительно что-то сделала с собой?

— Здесь, — она кладёт мою руку себе на живот, не поднимая ткани. — Она оставила след на всю жизнь. В тот момент мне было всего шестнадцать, и, не поверишь, я была беременна от другого парня. Об этом никто не знал кроме Сэма. Я была на первом месяце беременности, мне было страшно за себя и своего ребёнка. Я до последнего не знала, что с ним делать, украсть у матери деньги на аборт, или же дать ребёнку шанс на выживание. Мы, кстати, были очень бедными. Но однажды она повстречала мужчину, которого полюбила. Ведь наш родной отец бросил нас, когда узнал, что мать беременна. Она растила нас одна. А тот мужчина… не знаю, я видела его лишь однажды. Но мать очень хорошо о нём отзывалась. Я узнала о его неожиданной смерти, примерно год назад, весной. Сэм умер летом. Именно в июле я и сбежала из дому. Украла какую-то часть этих денег и побежала, куда глаза глядят. Села на автобус, затем на другой, и так пересадками добралась до этого города. В день, когда умер Сэм, наша мать обозлилась на меня, когда услышала мои слова о том, что я догадывалась о его будущем поступке. Я могла это предотвратить. Она обвинила в его смерти меня, и, схватив нож, набросилась на меня. Его она любила больше. Сэм был умнее, красивее, мужественнее. Она терпеть не могла девочек. И когда она случайно (хотя, может, специально) ранила меня в живот, оставив глубокий и длинный порез, я впервые испугалась за ребёнка. Но было поздно. Я потеряла слишком много крови. Когда меня выписали из больницы, мать уже знала, что у меня случился выкидыш. Она злилась на меня за то, что я не рассказала ей о беременности. Будто бы это что-то изменило в тот момент. Через неделю я сбежала из дому. Теперь я никогда не смогу носить бикини, — мрачно улыбается Сэм. — Никогда не смогу довериться кому-либо. Раздеться перед кем-то.

— Но ты доверилась мне, — вдруг резко говорю я. То, что она рассказала, переворачивает все мои мысли, заставляет меня забыть о том, что произошло между ней и Рэджи в том переулке. Все это неважно. Сэм такая же, как и я. Она многое пережила. Её глаза встречаются с моими, и я замечаю в её взгляде нечто такое, что заставляет меня прижать ладонь к её лицу. Она отводит голову в сторону, и моя рука зависает в воздухе. Тепло на ладони, которое оставила её кожа, согревает даже кончики пальцев. Но я не понимаю. Почему она доверяет мне? Или, не только мне.

— Рэджи. То, что я видел в том переулке… ты показывала ему шрам.

— Да, — она отвечает, хотя это был не вопрос.

— Почему?

Сэм решает не показывать мне шрам, но Рэджи его видел. Ревность колет меня куда-то в бок. Хотя, в конце-то концов, она ведь решилась рассказать мне обо всём этом, значит, доверяет мне. Я понятия не имею, почему, кстати.

— Он просил не говорить, — обрывает меня Сэм, и я замолкаю. — Он сам расскажет, если посчитает нужным. Скажу лишь одно — после его рассказа я перестала чувствовать себя паршиво. У кого-то на этой планете есть жизнь дерьмовее моей, понимаешь?

Я вдруг начинаю чувствовать вину. Думая о том, какими ужасными словами материл Рэджи про себя, я прижимаю всё ещё тёплую руку ко лбу и вытираю пот.

— Ты рассказала Рэджи. Почему решила провернуть этот трюк и со мной?

— Я решила, что достаточно долго скрываю свою прошлую жизнь от других. Те два парня у бара — знакомые моей матери. Она ищет меня даже сейчас, в этот самый момент. Удивляюсь, как они не вытащили меня из бара, не усадили в машину и не увезли из города. Она знает, где я. Она ищет. Она придёт за мной. Она винит меня в смерти Сэма. Мы были близнецами, — сухо говорит Саманта. — Ближе его у меня никого не было. И он убил себя, даже не подумав о том, насколько сильную боль причинит мне его смерть. Видишь, до какого состояния довела его наша мать?

— Что такого ужасного она сделала, заставив подростка убить себя? — ужасаюсь я.

— Это, — она указывает на свою футболку, под которой находится шрам. — Такое же есть и на спине. На ногах. Я — ходячее клеймо. Сплошная рана. Она била нас каждый раз, когда мы не соглашались с её мнением. Сэма она била меньше. Но за непослушание мы получали ремнём по коже. Она заставляла нас продавать наркотики, хотела, чтобы товар распространялся среди подростков. Деньги она забирала себе. Так мы и выживали, пока тот мужчина не умер, оставив в наследство нам кучу денег. Понятия не имею, насколько моя мать хороша в постели, но оставлять деньги… любовнице? Наверняка у этого мужчины была своя семья. На вид он ему было лет 45, не меньше. А мать на десять лет его младше. Когда-то Сэм оставил часть денег за наркотики себе, запрятав их под ковром в нашей комнате, но мать нашла их, и высекла его ремнём, оставив девять шрамов на спине. Каждая отметина на моём теле — моя собственная ошибка. Я не ушла из дому ещё в детстве — у меня был шанс — когда получила первую ссадину от её руки. Не сбежала и не уберегла Сэма. Мы могли сделать это вместе. Он каждую ночь снится мне, знаешь? Он зовёт меня, говорит, что жизнь на этом свете — самое ужасное, что было даровано нам собственной матерью. Я боюсь спать одна. Он снится мне и просит прекратить погоню. Говорит, мне не стоит бежать от жизни. Если я делаю это, проще покончить с этим раз и навсегда, и не убегать больше. Он просит умереть, Кью.

С каждым её словом мои ноги трясутся всё сильнее. Я нащупываю в кармане сигареты и протягиваю ей одну. Она берёт её своими тоненькими пальчиками. Ей снится мёртвый брат, мне снится мёртвая девушка. Мы оба чувствуем себя виновными в их смерти.

— Я никогда не курила. Научишь?

— Только если ты этого хочешь, — сухо отвечаю я, глядя на то, как красиво она проводит языком по верхней губе. Я понимаю, что если она останется в этом доме, я могу сделать этой девушке намного хуже. Но если она уйдёт, тогда паршиво будет именно мне. Эгоист — вот я кто, помимо того, что ещё и вдобавок я глупый, неуравновешенный, ленивый, заносчивый негодяй. Ещё и трус — забыл добавить.

Мы проходим на кухню, я открываю окно и протягиваю ей зажигалку. Она кашляет, когда делает первую тягу. Я тихо смеюсь и подсаживаюсь к ней поближе.

— Попробуй задержать дым во рту, а затем втянуть воздух в лёгкие через нос?

Её щёки краснеют, когда она делает вторую тягу, задерживает дым во рту, а со временем выдыхает дым прямо мне в лицо.

— Извини, — поспешно говорит она и протягивает мне сигарету. — Мне не нравится. Это не моё, наверное.

И слава богу. Я жду, не зная, чего именно. Бледные пальцы трясутся, по-прежнему протягивая мне недокуренную сигарету. Через какое-то мгновенье она закатывает глаза и засовывает её промеж моих губ. Я довольно улыбаюсь, зажав сигарету между зубов.

— Квентин, — вдруг резко говорит Сэм таким странным тоном, что у меня невольно пробегают мурашки по спине. — Я рассказала тебе это, чтобы ты помог принять чувство вины. Вернее, не знаю, — она отводит взгляд. — Это слишком сложно. Я боюсь спать. Боюсь жить. Боюсь даже чихнуть лишний раз. Мне нужно уехать из города, снова. Я знаю это, ведь те парни — доказательство того, что она нашла меня. Снова. Но ещё хуже в этой вечной погоне то, что я не могу нормально спать. — В подтверждение своих слов Сэм зевает, — знаешь, я ведь даже смогла перевестись в этот колледж. Боже, Кью! Какая я идиотка! Ведь именно так она и нашла меня! Господи! Я ведь несовершеннолетняя. Такая глупая!