— Я не пью, — повторяет Сэм те самые слова, сказанные ещё в баре. Я закатываю глаза. Нет, хорошо, что она не пьёт, но иногда выпить — полезно, особенно в качестве поддержки друга. Хотя, Нат ей совсем не друг. Нельзя стать другом за какие-то сутки. Я до сих пор не понимаю, почему она ещё здесь, в этом доме.

— Ты не откажешь в компании? — Натаниэль садится рядом и грустно смотрит на меня своми небесно-голубыми глазами.

— Обижаешь! — я фыркаю в его адрес, стараясь хоть как-то развеселить, и замечаю, как Ари едва заметно шепчет одними губами «не надо». Она права, я зря стараюсь.

Уже через час, доев яичницу и выпив шесть стопок, я чувствую, как у меня немеют ноги, пальцы рук, губы, всё лицо целиком. Я понимаю, что старался всего лишь поддержать друга, а не напиться. Но у всего есть свои минусы. Сэм и Ариэль уже давным-давно смылись из-за стола, и уже сидят в гостиной. В карты играют, кажется. Нат хватает меня за плечо и шепчет едва вменяемой речью:

— Я так рад, что ты — мой друг.

— Я потерял собаку, — вдруг выпаливаю я, подавляя тошноту. Кажется, еще чуть-чуть, и яичница вывалится через рот обратно в тарелку.

— То есть, как это, потерял? — не понимает мой охмелевший друг.

— Перед тем, как приехать в этот город, я бросил её на крыше, — мне вдруг хочется рассказать Нату всё, что навалилось на мою больную голову в последние 24 часа. Он понимающе кивает и говорит:

— Хочешь вернуться за ней?

Я едва заметно киваю. Этого хочет Джуд. Моя Джуд. Она ясно сказала мне в том кошмаре. Который последний. Я не должен был бросать собаку на той крыше. Джуди права. Может, пёс ещё там?

Вот идиот. Прошёл целый год, он не может быть там. Либо его нашли, либо… Думать о такой ужасной вещи, как смерть собаки, мне не хочется. Я выливаю рюмку обжигающей жидкости в рот и кашляю. Слишком крепкое. Я закусываю листом салата из общей тарелки, и эта зелёная трава с хрустом исчезает под моими зубами.

— Ты не можешь поехать со мной. Этот город находится в двух тысячах километров отсюда, это очень далеко. Ехать двое суток, если не трое. Ты нужен своей сестре. У тебя учёба.

— У тебя ведь тоже, последний курс. Ты скоро выпускаешься.

— В следующем году, это нескоро, — говорю я. — Мне необходимо избавиться от чувства вины хотя бы из-за собаки.

Слово «хотя-бы» слегка подшатывает Ната в сторону, его глаза округляются, и я поспешно добавляю:

— Не хотя-бы, а просто из-за собаки.

Я вру, но рассказывать о своей умершей девушке, об отце, о своих проблемах мне не хочется. По крайней мере, сейчас.

Всему своё время.

— Ты темнишь, Кью, — понимает Нат. — Но я не буду на тебя давить. Ты помог мне прошлой ночью, да и вообще, спасибо тебе. Всё, необходимое от меня, я предоставлю. Вечером зайдёшь ко мне, кое-что покажу. И, знаешь, что я тебе скажу, это касается Сэм.

Я хочу возразить, но язык онемел, поэтому, я решаю не позориться и молча выслушать.

— Возьми её с собой. Приходи с ней вечером. Можете сегодня же и уехать.

— Она не согласится, — вдруг понимаю я.

— Пф-ф, — прыскает Нат, и из-за милого, почти детского выражения его лица, мне хочется смеяться. — Девушки так сентиментальны! Ради собачки они поедут хоть на край света, чтобы спасти её и забрать домой, в тёплое гнёздышко. Чаще всего мы ненавидим людей, но животных… подумай, Кью. Я ведь прав.

Я искренне хочу взять кого-нибудь с собой в качестве сопровождающего, или хотя бы, чтоб не включать радио. Мне нужен человек, сидящий рядом, готовый поддержать в любую трудную минуту. Каждому нужен такой человек. Вдруг мои самые ужасные опасения окажутся правдой, и собаки больше нет? Либо она мертва, либо мне не посчастливится найти её.

Я целую Ната в макушку головы, в качестве дружбы, конечно же. Алкоголь сжирает остатки здравого смысла. Мой друг прав, я не должен оставаться один. Он тоже переживает за меня, как и я за него. Телефон на столе начинает вибрировать, и я чувствую, как колени Ната трясутся. Я беру его телефон и вздыхаю:

— Это всего лишь Рэджи.

Нат как-то странно смотрит на меня, и я успеваю заметить в его взгляде некое замешательство. Скорее всего, он не хочет говорить с ним. Я бы тоже не хотел. Но за что мы виним Рэджи? Он ведь даже не в курсе того, что происходит в этом доме.

К тому же, Рэджи САМ звонит по телефону. Это реконд века, господа!

Нат почему-то откровенен только со мной. Когда мы сидим в компании с Рыжим, наш Умник превращается в настоящего ботаника, и начинает что-то писать в тетрадь с сумасшедшей скоростью, словно только что узнал формулу лекарства от рака.

Я встаю из-за стола и со всем своим шармом подкатываю к дивану. Сэм едва сдерживает смех, а Ари откровенно смеётся.

— Наш Кью снова плывёт по паркету, — говорит ребёнок, заливаясь звонким смехом. Зачем ты сказала слово “снова”, ведь теперь Сэм подумает, что мы напиваемся почти каждый день. Но в глубине души я рад, что смешу её. Я сделаю всё, что угодно, лишь бы отвлечь её от мыслей о матери. Но то, что всю эту нелепую ситуацию наблюдает Сэм, мне не нравится.

— Знаешь, — она обращается к Нату, — я не дотащу его до дома. Поможешь?

Я оборачиваюсь и умоляюще смотрю на своего друга. Он кивает с улыбкой и, заметив, что телефон уже прекратил вибрировать, говорит:

— Но тогда тебе придётся тащить нас обоих. Осилишь?

Сэм закатывает глаза и этим очень напоминает меня самого. Кажется, от меня она перенимает только плохое. Курение, закатывание глаз, а что дальше? Начнет пить, бросаться сарказмом и ненавидеть людей? Сарказм уже на подходе.

— Сама справлюсь, — фыркает она и обращается с Ари. — Мы с тобой ещё увидимся, красавица. А ты, — она смотрит прямо на меня, — выглядишь ещё хуже, чем обычно.

Что я там говорил про сарказм?

Сэм с Ари держатся за руки буквально пару секунд, а затем мы все идём по направлению к выходу. Я с трудом натягиваю ботинки, Сэм помогает надеть пальто, затем одевается сама, и мы прощаемся с друзьями.

— Позвони Рэджи, — советую на прощанье я. — Вечером мы зайдём.

— Мы? — не понимает Сэм.

— Расскажу по пути домой.

Последнее слово далось мне с трудом. И я вдруг осознаю, что сказал слово «домой» в отношении меня и Сэм, словно она действительно живёт со мной.

Мы выходим на улицу, и Натаниэль закрывает за нами дверь. Я кое-как плетусь, стараясь не шататься в разные стороны. Все мои усилия уходят на то, чтобы выглядеть трезвым. Парадокс какой-то. Я вспоминаю, что есть девушки, которые делают завивку, а затем начинают по утрам выравнивать волосы плойкой, делая их опять ровными. Девушки — сумасшедшие и непонятные особы, свалившиеся на голову нам — парням. Но мы не можем жить без них. Всё в этом мире взаимосвязано. И теперь я — пьяный, который надрался специально (хотя я до сих пор в этом не уверен), стараюсь выглядеть трезвым.

Ближе к часу дня мы добираемся до моего дома. Я неловко смотрю на Сэм, молча благодаря её за то, что помогла добраться. Чувствуя усталось, смешанную с ленью, я молчу, не в силах сказать ни слова.

— Значит, как ты сказал недавно, я должна зайти вечером? Мы пойдём к Нату вдвоем?

Слово «вдвоём» висит над нами, и это делает паузу ещё более неловкой. Я спешу разрядить обстановку.

— Да, зайдёшь в половину седьмого.

Она кивает и уходит. Мы не говорим друг другу «до встречи». Не обнимаемся на прощанье. Зачем? Мы не друзья. Мы, вроде как, никто друг другу. Тогда почему же ночуем под одной крышей уже два дня подряд? Почему вчера Сэм открылась мне? Может, она и не друг, но кем-то она мне всё-же является.

Знакомой по несчастью.

Я захожу в дом и закрываю за собой дверь. Тишина встречает меня так резко, словно, закрыв дверь, я отрезал себя от внешнего мира, и снова погрузился в глубокий омут одиночества. Я не должен привыкать к общению с ней, к её присутствию рядом, к тому, что она окрашивает мою жизнь в яркие краски. Я не хочу вспоминать о том, как она заставляла меня смеяться, закатывать глаза, язвить. Если вдруг её не станет рядом, я развалюсь на части, я не выдержу этого.