Евангелион судорожно выдохнул, протянул руку к моей голове, запустил свои пальцы в волосы и просто прижал к своей груди, так ничего и не сказав.

Я слышала, как сильно колотится в груди его сердце и с удивлением замечала, что моё ему отвечает в тон. Чувствовала, как его пальцы поглаживают мой затылок, и понимала, что мне это безумно нравится. Я чувствовала его губы на своём лбу … И всё это вкупе мне нравилось. Не так, как с ЧП, не горячо, но очень близко к тому. И нежно, до одурения нежно.

— Мату маи… — шепчет он что-то странное вновь. — Адаиэрвэр тода ни гаора.

А я таю, как первый снег. Таю, как мороженное на солнце и понимаю, что со мной происходит что-то не то. И кто бы мне объяснил, что это? Что за странные ощущения мурашками по коже, а главное, что за чувство ожидания? Причём, такое знакомое и далёкое, что кажется, в моей голове, сейчас будет разрыв реальности.

Перед глазами всплывает родной и знакомый до боли образ Жени, сердце в груди больно дёрнулось, а руки сами дрогнули оттолкнуть почти незнакомого мужчину, но он не выпустил из объятий, сжимая крепче.

— Не спеши. — Шепчет он мне в лоб, не давая вырваться. — Ещё несколько минут, и мы вернёмся к привычному образу поведения. — Но я всё равно продолжала упираться руками в массивную грудную клетку, пока не услышала: — Пожалуйста …

Нутро пронзило незначительным осознанием: Ему это нужно.

Эта нужда слышалась в болезненных нотках голоса. Виделась в тоскливом взгляде, когда я подняла свой упрямый. Чувствовалось в подрагивающих руках, прижимающих к крепкому телу.

То, что я сделала дальше, не было жалостью, не было смирением или желанием помочь этому мужчине. Просто в груди болезненно сжалось, и я поспешила прикрыть глаза, позволяя вернуть свою голову на чужую грудь. Позволяя вернуться чужим губам на свой лоб.

Мне было непонятно, что происходит. Неясно билась мысль в голове, что моя жизнь похожа на кукольный театр, отыгрывающий дебютную пьесу, и я в нём не последняя героиня, которой виртуозно управляет остроумный кукловод.

— Почему? — шепчу непослушными губами, пытаясь понять новые чувства, мысленно кривясь от своей странной беспомощности. Я не должна быть такой, совсем расклеилась. — Почему? — повторяю уже более твёрдо. Не для него, для себя.

Но вместо ответа, руки Евангелиона сворачиваются кольцом вокруг плеч, губы целуют в лоб, а оттуда прокладывают дорожку к виску, скуле, носу, пока я судорожно глотаю воздух и тону в тревожном, но сладком ощущении близости.

И вдруг понимаю:

Так не бывает! Не бывает так, чтобы гореть к одному малознакомому парню и тут же понять, что тонешь в океане безграничной нежности к другому почти незнакомому мужчине! Не бывает так, чтобы любовь, испытанная ранее, не вызывала и толики тех чувств, которые вызывает симпатия. Не бывает так, чтобы в каждом из двух понравившихся незнакомцев можно было разглядеть какие-то особенные черты самого близкого человека.

Я зажмурилась, борясь с собой, уже собираясь вновь оттолкнуть проректора, как мой мир взорвался новым вкусом нежного до одури поцелуя.

Он отобрал дыхание, но дал взамен ощущение полёта.

Он убил сопротивление, но подарил наслаждение.

Он вырвал из груди всхлип странной радости, но притупил чувство древнего как мир ожидания.

Я млела, плавилась и растекалась лужицей, пока где-то внутри меня плескался невиданной силы ураган, готовый в любой момент вырваться наружу и разгромить всё. Ярость вперемешку с болью, обидой, и снова, чувством ожидания чего-то по-настоящему нужного и невозможного. Того, что Евангелион мог мне дать, но не давал.

Поцелуй прервался, но я потянулась за ускользающими губами, пытаясь заполучить то, чего желало бьющееся, как заполошное сердце.

— Так понравилось? — услышала я насмешливый голос.

Реальность обрушилась на голову неумолимо.

Распахнула глаза и вгляделась в насмешливый взгляд, в котором уже не было той звериной тоски, что побудила меня поддаться странной просьбе.

И это разозлило.

Я знаю, что я вспыльчива. Что моё настроение меняется, как по щелчку переключателя, но ничего не могу с собой поделать. Такой у меня темперамент.

Полная грудь возмущенного вдоха и тумблер настроения Бедокура переключился на «В бешенстве». Мозг за секунду сообразил, что хочет сделать, а рука уже летела, сжатая в кулак, точно в цель. Прямо под дых, невозмутимого Евгеши.

Мужчина согнулся и закашлялся, пока мой тумблер переключался в режим «мама дорогая!» и я соображала, что наделала.

Это же проректор! Единственный мужик, который меня слушает и слышит! А я силу не рассчитала, он же не ванпайр, чёрт возьми. Мало ли, как сильно могла ему навредить.

Схватила его за плечи, когда он разогнулся, и участливо заглянула в глаза.

— Больно?

Кашель прервался издевательским смехом, когда Евангелион увидел мою перепуганную моську.

— Не больно. — Хохотнул в последний раз, потому что…

Щелчок тумблера Бедокура и злое:

— Ну, н-на ещё! — сказала, одновременно нанося удар.

Мой кулак неожиданно очутился в капкане чужих рук, а раскрытый от возмущения рот накрыли чужие губы.

Возмутительно и волшебно до беспредела! Так, что ноги подкосились, когда моего языка осторожно коснулся чужой, чуть шершавый. Стон вырвался сам собой, чтобы вернуться приглушенным покашливанием постороннего.

Поцелуй прервался, вынудив меня открыть глаза и узреть прячущуюся коварную ухмылку проректора, которая как бы намекала, … Что кое-кто теперь знает, как именно усмирять мой пыл.

— Твою дивизию, Вася… — пискнул Ужас, рухнув на моё плечо.

Я осторожно обернулась, чтобы увидеть две прожигающих пары глаз.

— Да … Мою …

Две недели пролетели слишком быстро, и моя уверенность в том, что мы готовы к играм таяла, как первый снег. После моего похищения Евангелионом наши с ребятами отношения больше не продвигались вперёд, хотя, казалось, что я почти влилась в коллектив. Но любые разговоры, свидетельницей, которых я становилась, тут, же сворачивались. Даже Лютый старался не смотреть в мою сторону, что меня немало удивляло, ведь именно к его прожигающему взгляду я так долго привыкала.

Что касается Карсайто, то мы не разу ещё не оставались наедине, чтобы попытаться что-то прояснить. Иногда он смотрел на меня с укором, но я не видела в своём поведении ничего предосудительного, в конце концов, я не вешалась на шею проректора.

Честно признаться, после поцелуя Евангелиона, я потерялась в противоречиях. Я чувствую нечто приятное к обоим из них, но эти ощущения столь разительно отличаются, что я даже представить не могу чего бы мне хотелось больше. Посему я решила ждать. Да. Ждать у моря погоды. Евангелион все эти дни больше не появлялся в поле моего зрения, полагаю, избегая меня таким образом. Конечно, я не пробовала ходить к нему в кабинет, мне моя гордость глотку перегрызёт, но все, же искать встречи пыталась.

Присев на корточки, я тщательно заправила форменные штаны в новые ботинки, чтобы ничего мне не помешало в движении во время игр. Проверила снаряжение, запас еды, приготовленный на два дня, так называемый минимум. Заправила шнуровку нового образца и хорошенько потянулась, пока Ужас летал по мелкому поручению до ректора академии.

День был погожий, чуть влажный и солнечный. На Земле в такую погодку мы с Женей, наверняка, засобирались бы на шашлыки или стрельбище, чтобы просто отдохнуть от городской суеты. Знаете, что забавно? Здесь вроде бы не город, а на природу хочется. И я говорю это вам стоя посреди леса, ага.

— Все готовы? — Раздается голос учителя О’Шена, осматривающего нас зорким взглядом. — Помните, игры будут длиться два дня. На это время ваш взводный является непосредственным командиром, и его приказы не подлежат обсуждению. Вам запрещено попадаться кому-либо на глаза и контактировать с посторонними. Это нарушение будет стоить вам очков оценки и моего недовольства.