Из своей черной куртки он достал Библию, но не просто какую-то Библию, а Дуэ-Реймское издание Чалонера в переплете из темно-зеленой кожи, которым он очень дорожил. Это был подарок на его рукоположение от старшей сестры, которая умерла спустя месяц. Чарльз знал, что за прошедшие десятилетия отец Джером ни разу не расставался с этой книгой.

— Отец Джером, — Чарльз сжал руки друга поверх переплета книги. — Я так тронут.

— Возможно, она принесет тебе удачу.

— Вы верите в удачу не больше, чем я, — он медленно покачал головой. — Нет. Я не могу. Это одна из самых добрых вещей, которые кто-либо, когда-либо… но я не могу. Если что-нибудь случится с ней, я никогда себе этого не прощу.

— Ты будешь все время держать ее при себе, — сказал отец Джером хрипло. — И тогда с ней ничего не случится, только если ничего не случится с тобой. А в ином случае я буду волноваться не о Божьей Книге, ты ведь понимаешь?

Чарльз проглотил комок, застрявший в горле. Его злость уже прошла, не забытая, но остановленная любовью.

— Пожалуйста, нет. Я лучше буду думать о том, что она тут, в безопасности, с вами. Это предложение — уже само по себе подарок. И я никогда этого не забуду.

— Ну, будь по-твоему, — отец Джером вздохнул. Его мутные голубые глаза изучали Чарльза сквозь толстые стекла очков в роговой оправе, которые он носил. — Как ты справляешься?

— Я не боюсь. Но я ненавижу то, что должен оставить людей, которых люблю.

Мгновение замешательства… и затем отец Джером сказал:

— Есть кое-что, о чем я хотел спросить тебя.

Эрик. Он собирается спросить об Эрике.

Но дар Чарльза подсказал ему, что отцу Джерому не нужно было спрашивать. Он давно предполагал, что тот почти наверняка все знает. Вопрос был всего лишь способом дать Чарльзу понять, что он может не бояться ответить.

— Мистер Леншерр… — теперь, когда момент настал, отец Джером, похоже, не мог подобрать слов. — Он… что ж, он — тот джентльмен, о котором идет речь, да?

— Да. Да, я говорю о нем, — Чарльз выдохнул, хотя до этого и не замечал, что задержал дыхание.

Церковная доктрина предписывала отцу Джерому немедленно начать попытки спасти Чарльза от греха. Вместо этого он просто кивнул.

— Похоже, он хороший человек.

— Лучший, — теперь, когда правда стала известна еще одному человеку — что увеличивало общее число до четырех, включая Эрика и его самого, — Чарльз почувствовал почти невероятную волну облегчения. И, вместе с этим, надежды. — Могу я попросить вас об одолжении?

— Конечно, о чем угодно.

Теперь уже он не мог подобрать слов.

— Всего несколько человек знают о нас с Эриком. Фактически, это вы и Рейвен. Если худшее случится…

Нет. Достаточно эвфемизмов и иносказаний.

— Если я умру, Эрик будет в отчаянии. В его жизни и так уже было слишком много страданий. Больше, чем может вынести любой человек. Но Рейвен будет переживать свое собственное горе, что значит, у него не будет никого, на кого можно опереться. Я имею в виду никого, кто бы знал всю правду. Только если вы не пообещаете поддержать его.

— Кончено. Я бы сделал это в любом случае, но теперь я пообещал тебе.

— Не пытайтесь говорить с ним о Боге или небесах. Он презирает это, — как можно было объяснить кого-то настолько сложного, настолько наполненного призраками, как Эрик всего в нескольких словах? Чарльз сконцентрировался на том, что Эрик, возможно, будет делать, что ему будет нужно больше всего. — Просто будьте рядом с ним. Скажите ему, что вы знаете всю правду и просто позвольте ему… злиться на весь мир. Позвольте ему злиться на вас.

Быть священником часто значило позволить тем, кто сражен горем, выплеснуть свою боль на тебя — проклятьями, слезами и даже случайными ударами. Чарльз пережил свою долю этого. Отец Джером же был ветераном, способным справиться даже с немалой яростью Эрика.

— Обязательно скажите Эрику, что это я попросил вас присмотреть за ним, хорошо? Иначе он посчитает ваше поведение навязчивым. Это также поможет ему понять, что я… был готов, — закончил Чарльз.

— Ты можешь на меня положиться, — тихо сказал отец Джером. Он положил руки на голову Чарльза в старинном жесте благословления.

***

Последний день перед отъездом был самым худшим. Маска веселого отрицания рухнула, и лицо Рейвен внезапно стало выглядеть на десять лет старше. Эрик был на взводе, метался по дому, бурчал и раздражался на все подряд. Оба, казалось, были уверены, что Джин заболела, но Чарльз знал, какой восприимчивой была его дочь. Какой чувствительной. Она постоянно плакала и была вялой не потому, что заболела, а потому, что чувствовала горе, которое ее окружало.

Он просто взял Джин на руки и не выпускал практически весь день. Пройдет очень много времени, прежде чем он снова сможет сделать это. Чарльз часами пытался запомнить все о ней, каждую мелочь — изгиб ее ушей, округлость щек, даже запах ее кожи.

Его служба во Вьетнаме продлится год. Треть жизни Джин. Когда он вернется домой, она уже изменится, и этой Джин, этой маленькой девочки в его объятиях, больше не будет.

Но все меняются. Джин в любом случае вырастет за этот год — неважно, будет он тут, чтобы увидеть это, или нет.

И все же Чарльз хотел бы видеть.

Джин боролась со сном еще час после того времени, в которое обычно засыпала, но, в конце концов, сдалась. Рейвен, которая должна была отвезти Чарльза на вокзал на рассвете, уже спала. Так что они с Эриком шли по холлу особняка только вдвоем. Когда они уже были на верхних ступенях лестницы, Эрик повернул в сторону спальни, но Чарльз поймал его руку.

— Выйдешь со мной в сад?

— … хорошо.

Чарльз улыбнулся.

— И ни одного вопроса о том, почему я хочу выйти наружу, когда там темно и холодно? Ты мне потакаешь.

— Только в этот раз.

— Я думаю, не только, — сказал Чарльз, когда они спустились вниз. — Эрик… ты очень злишься на меня?

— Злюсь? — Эрик выглядел таким уязвленным, что Чарльзу моментально стало стыдно за то, что он вообще решил озвучить свои мысли. — Чарльз, нет.

— Ты в ярости. Она разъедает тебя. Я чувствую.

— Ты и твоя интуиция… — вздохнул Эрик. — Я злюсь не на тебя. А на армию. Войну. Мысль о том, что могу потерять тебя.

«Ты не потеряешь меня», — хотел сказать Чарльз, но не сказал. Ни один из них не верил в банальности. Вместо этого он признался в том, что беспокоило его с тех пор, как он узнал о своем призывном статусе.

— Я думаю, ты злишься потому, что я отказался уехать в Канаду. Отказался уклоняться от призыва.

— Я бы хотел этого. Если ты передумал… еще не поздно.

— Ты знаешь, что я не передумал.

Эрик выдохнул, скорее смирившийся, чем разочарованный.

— Да, я знаю. Как и всегда знал о твоем сильном чувстве ответственности. Если бы не оно, мы бы никогда не встретились. Я могу быть не согласен с тобой в том, где проходят границы этой ответственности… но ты — это ты.

— Это говорит о том, что ты знал, во что ввязываешься.

— С тобой. Не с этой войной, — Эрик сделал паузу, и в этот момент Чарльз мог почувствовать вес того страха и надежды, которые давили на него. Но Эрик колебался всего мгновение, прежде чем надеть пальто и вручить Чарльзу шляпу.

Они вышли наружу. Было холодно, но, по крайней мере, ясно. Чарльз поднял взгляд на звезды. Он скучал по ним, когда жил на Манхэттене. Сейчас они были более тусклыми, чем когда они с Рейвен были детьми. Сколько лет еще пройдет, прежде чем постоянно расширяющиеся огни города полностью поглотят эти созвездия?

— Это твоя церковь, не так ли? — спросил Эрик. — Твой личный храм.

— Да, — конечно, Эрик с самого начала понял все по поводу сада.

— Ну и зачем ты привел с собой атеиста, чтобы поговорить с Богом? — Эрик мгновение колебался. — Если ты хочешь, чтобы я помолился с тобой, я сделаю это.

Чарльз был шокирован… и немного обнадежен.

— Ты сделаешь это?

— Я не разделяю твою веру, но, тем не менее, люблю ее, потому что она — часть тебя. И прямо сейчас я готов умолять кого или что угодно, чтобы ты вернулся домой целым и невредимым.