Рейвен тоже могла наброситься на человека, когда хотела его защитить. Они с Эриком действительно были очень похожи.

— Прости. Прости меня. Я знаю, ты шокирована, и мне самому не нравится торопить этот разговор, но это важно.

— Ладно, ладно, — она откинула назад свои рыжевато-коричневые волосы и медленно кивнула, как кто-то, все еще не до конца проснувшийся от ночного кошмара. — В чем дело?

— Я должен… сделать определенные приготовления, на всякий случай.

— Не произноси этого! — Рейвен была суеверна.

Чарльз продолжил.

— Я бы хотел сделать Эрика официальным опекуном Джин, но я не уверен, что ему разрешат удочерить ее. Это было достаточно сложно даже для меня, а я гражданин США, бывший священник, и наша семья жила здесь всегда. У Эрика нет моих преимуществ. Ему могут отказать в опеке. Джин могут забрать.

«Если меня убьют». Непроизнесенные слова повисли в воздухе, хотя Чарльз удержался от них ради Рейвен.

— И вот чего я хочу, — сказал Чарльз. — Я собираюсь сделать тебя законным опекуном Джин. У одинокой женщины уже будет меньше проблем с получением опеки, а учитывая то, что ты ее тетя… это будет несложно. Но я передам наследство Джин в траст и сделаю Эрика исполнителем. Это даст ему некоторое законное право влиять на ее жизнь.

— Перестань говорить о наследстве, — прошептала Рейвен. — Просто перестань.

— Мы должны пройти через это, понимаешь? Нужно решить эти вопросы. Я должен знать, что если меня… если что-то случится, то ты будешь готова растить Джин вместе с Эриком. Что ты останешься здесь, а не будешь мотаться по всему миру. И что ты никоим образом не будешь запрещать Эрику быть ее отцом.

— Конечно, я не буду! Кто я, по-твоему?

Чарльз пересек комнату и крепко ее обнял.

— Моя замечательная сестра, — сказал он. — Моя сестра, мой друг и один из лучших людей в моей жизни.

Рейвен обняла его в ответ. Внутри нее Чарльз ощутил смятение, даже более глубокое, чем страх за него. Но ведь он только что взвалил на свою сестру ошеломляющую ответственность. Принять ее было для Рейвен так же пугающе, как для Чарльза — попросить ее об этом.

И было очень, очень тяжело думать о Джин, взрослеющей без него.

«Этого не произойдет, — сказал он себе. — Статистически, более вероятно, что ты вернешься домой без единой царапины».

Но они должны быть готовы.

***

Чарльз отказывался придавать большое значение своему отъезду на базовое обучение.

— Всего шесть недель, — повторял он, как будто это была одна из международных прогулок Рейвен.

Эрик и Рейвен поддерживали его в этом, как могли. Никто не говорил о том, что последует за базовым обучением.

Но шесть недель — это уже было достаточно плохо. Чарльз никогда не оставлял Эрика или Джин так надолго. Даже это расставание ужасно огорчало его. Как он собирается выдержать год без них? И пусть Чарльз не питал иллюзий по поводу опасностей войны, он все же не мог представить рану, которая была бы для него более разрушительной, чем быть оторванным от семьи и дома.

Но альтернатива считалась трусостью, так что — базовое обучение.

Его послали в Техас, на специальный курс обучения для отказников по убеждениям. Молодые люди, которых Чарльз встретил там в первые дни, были в основном квакерами, меннонитами или Свидетелями Иеговы, хотя было и несколько студентов, которые грустно шутили о том, что не поступили в аспирантуру вовремя. Немногие из них были готовы к изнурительному испытанию, которое ожидало их впереди.

Чарльз, к своему удивлению, был готов — по крайней мере, в основном. Время их раннего подъема было на пятнадцать минут позже, чем он вставал для утренней молитвы, когда был священником. Хотя сержант предъявлял жесткие требования к тому, как они заправляли постель, и в каком состоянии была их форма, Чарльз подумал, что он и близко не такой строгий, какими были надзиратели в его семинарии. Хотя, было мало удовольствия в том, что пришлось сбрить волосы или есть еду, похожую на помои, ни одно из этих мучений, на самом деле, не было для него совершенно незнакомым. Иметь расписанный по секундам день, чувствовать за собой постоянное наблюдение и оценивание — все это уже было с ним. Чарльз понимал то, что немногие гражданские когда-либо понимали: требования точной, всеохватывающей дисциплины. Он с радостью жил такой жизнью раньше, сможет выдержать и теперь.

К несчастью, он не был так же хорошо подготовлен к преодолению препятствий с двадцатикилограммовым рюкзаком на спине.

— Шевелите своими гребаными задницами! — орал сержант, пока Чарльз в очередной раз пытался перебросить себя через последнюю стену. Он добежал до нее одним из первых, но теперь это не имело значения, потому что он, похоже, умрет прямо тут. Он снова схватился за пластиковую сетку и попытался взобраться по ней, хотя она крутилась и дергалась под ногами, как скачущий мустанг. Лямки тяжелого рюкзака, казалось, были готовы отрезать его руки от тела в любой момент. — А вы, педики, думали, что зачисление в отказники по убеждениям решит все ваши проблемы? Медицинский рюкзак весит даже больше, чем боевое снаряжение. Вот в чем шутка! Тащите их теперь на своих бесполезных тушах, членососы!

«Странно использовать слово членосос как оскорбление, когда это так приятно, — думал Чарльз, моргая из-за капель пота, жгущих глаза. — Намного более приятно, чем все это».

Унизительная, ежедневная, непрерывная травля гомосексуалистов наполняла каждое мгновение армейской жизни. Разумеется, это были всего лишь издевательства. Негласная уверенность состояла в том, что никто здесь никогда не мог бы совершить что-то настолько мерзкое. Чарльз прекрасно понимал иронию такого отношения, которое поощрялось в том же месте, где способность убить другого человека считалась достоинством.

Но прямо сейчас у него были более неотложные проблемы. Как, например, эта злополучная стена.

Сетка под ним в очередной раз скрутилась, стягивая пальцы и заставляя цепляться за нее изо всех сил. Вес рюкзака создавал ощущение, что он умышленно и со злорадством тянет Чарльза вниз. Мышцы на руках горели, а перетянутые внутренности собирались вот-вот исторгнуть свое содержимое. Чарльз нестерпимо хотел сдаться и просто позволить сержанту кричать на него, но что-то внутри протестовало против такого решения.

Однажды это может стать не просто упражнением. Что если от него потребуется сделать что-то настолько же, или даже более трудное, чтобы спасти чью-то жизнь?

Теоретическая возможность была слишком слабым стимулом, чтобы заставить его двигаться. Так что Чарльз попытался представить что-то еще более требовательное. «Что если бы это был Эрик? Если бы Эрик был в беде по другую сторону этой стены, и только ты мог бы спасти его? Ты должен добраться до Эрика. Сейчас же!»

И каким-то образом его тело подчинилось. Чарльз выровнял положение и перебросил себя через верхний край стены. После этого проползти под последним препятствием в виде проволоки казалось проще простого.

Когда он, задыхаясь, достиг финиша раньше всех, сержант рявкнул:

— Может быть, ты не такая уж и тряпка, Ксавьер!

— Сэр, — сказал Чарльз. Ему пришлось глотнуть еще воздуха, чтобы продолжить. — Спасибо, сэр.

Никого из их группы не учили стрелять. Вместо этого их учили, что делать с последствиями выстрела. Не то чтобы Чарльз не понимал, что это возможно, но учиться тому, как найти укрытие, видеть изображения реальных вражеских солдат в камуфляже — делало все намного более реальным.

Не настолько реальным, как когда это произойдет, говорил он себе — слишком черный юмор, чтобы этой шуткой можно было с кем-то поделиться.

Чарльз не боялся смерти в ее истинном, глубочайшем смысле. Он не верил в небеса с облаками и арфами из детских сказок, но всегда знал, что человек — это нечто большее, чем просто плоть. Бог наделил его способностью чувствовать души, понимать их, и поэтому он был так же уверен в вечной жизни, как и в том, что солнце встает на востоке.