– Браток, ты в какую сторону? – спросил спортсмен шофёра.
– В Барановичи, но у меня в кабине роженица, – шофёр указал на сидящую беременную женщину, – а в кузове яблоку негде упасть.
Яковлев заглянул в кузов и увидел детей и женщин, тесно жавшихся друг к другу.
– Да я не за себя. Детишек подобрал по дороге, мать убило осколком. А их, голодных и измученных, на руках несём. В Барановичах у них родная бабка. Уж уважь, довези, а то, не ровен час, погибнут вместе с нами.
Яковлев строго посмотрел на шофёра и, уже не уговаривая, приказал:
– Это надо сделать, дети обессилели.
– Ну что ж, ведите детей! Эй, бабушки, потеснитесь трошки, – скомандовал водитель, высунувшись из кабины.
– Да куда же ещё, тут зёрнышку упасть негде, – пыталась взбунтоваться женщина.
Спортсмен с дружком принесли детей в вещевых мешках. Беременная женщина, глянув на них из кабины, сказала:
– Давайте маленького мне на руки, и девочка может с нами пристроиться, а болыпенький пусть лезет наверх.
Насмерть перепуганные дети расплакались. Яковлев помог Серёже забраться в кузов. Когда машина тронулась и покатила, поднимая клубы пыли, он облегчённо вздохнул и медленно побрёл к лесной опушке, часто оглядываясь в сторону удаляющегося грузовика.
Тишину леса нарушал треск сучьев, ломающихся под сапогами и ботинками. Уставшие за сутки люди с трудом передвигали ноги, спеша уйти от всполохов огня и ракет, грохота и гула, которые не прекращались в течение дня и ночи, а с рассветом наступившего утра ещё больше усилились. А над всем этим беспокойным и тревожным миром вольным хором разносились трели певчих птиц, радостно встречавших летнюю зарю.
По открытой дороге двигаться легче, но опаснее. На шоссе не иссякал поток колонн, спешащих на восток, – машины, подводы, отары овец, стада коров. Всё живое спасалось от врага.
Гнетущие мысли, словно назойливые мухи, кружились в усталой голове Яковлева, воскрешая в памяти слова странствующего философа Спинозы. Мудрец говорил: «Мир ещё слишком полон рабов, чтобы могло свершиться что-нибудь великое». Да, прошло более двухсот лет. А разве германский солдат не с рабским послушанием исполняет жестокую волю фюрера, отдавая за него жизнь?
«Неужели, – думал Яковлев, – то было предсказание, пророчество философа, которому суждено сбыться? Может, это начало гибели моей России, моего народа? Неужели мы не сможем противостоять этой страшной, всесокрушающей вероломной силе? Как же случилось, что мы оказались застигнутыми врасплох и вынуждены, растерянные и безоружные, бежать?» От этих дум кровь приливала к лицу, уши горели, словно Яковлева самого уличили в чём-то унизительном и позорном. «Может быть, – думал он, – во главе с этим крошечным отрядом мне следует повернуть и пойти на врага, принять верную смерть. Но как нелепо и безумно бросаться с голыми руками на танки, не лучше ли сохранить себя и других, объединиться с бойцами разбитых воинских частей и умереть не задаром, а умертвив хотя бы одного врага?»
«Россия, она слишком велика и могущественна, не так-то просто её одолеть и повергнуть в прах, – молоточком стучало в мозгу капитана. – Нет, проклятый фюрер, не быть по-твоему! Пусть мы уходим, бежим, отступаем – это тоже своего рода тактика. Так было уже не раз. Вольно или невольно так поступали и древние предки-скифы. Настанут дни, когда мы начнём туго затягивать роковые для вас «скифские мешки».
Яковлев верил в победу оружия своего народа, и от этой веры становилось легче на душе. Всех перебить не удастся, Россия – это не Франция, не Чехословакия и не Польша… «Но как всё это случилось? – не давал себе покоя капитан Яковлев. – Как разом всех бросило в бездну?»
318-му артполку, резерву Главного командования, к вечеру приказали вернуться в Гомель. А 49-й стрелковый полк кинули навстречу немцам. Резервными полками пополнили те части, которые понесли большие потери.
Любопытно, что накануне вероломного нападения на страну два немецких солдата-перебежчика сообщили пограничникам о готовящемся нападении и даже назвали день и час. Их сообщению не вняли. В ближайшие леса были заброшены диверсанты в форме командиров Красной армии и работников милиции, которые ожидали сигнала по рации о начале наступления немецких войск. В результате воскресный день 22 июня стал трагическим днём. Некоторые части были захвачены прямо в казармах. Самолёты не поднялись с аэродромов – так и остались стоять под брезентами.
Разрозненные и разбитые части оказывали упорное сопротивление. Бились до последнего патрона, цепляясь за каждый клочок родной земли, за каждый обугленный разрушенный дом, за каждую стёжку-дорожку. Они были стиснуты со всех сторон, их обстреливали дальнобойными орудиями, не хватало винтовок, автоматов, гранат… Город был разбужен страшным грохотом, воем, взрывами авиабомб, гулом самолётов, лязгом и скрежетом танков.
Сначала шли танки, за ними – полосатые бронетранспортёры, грузовики с пехотой, дальше – мотоциклисты. Опьянённые шнапсом, кровью, ослеплённые первым успехом, они надвигались, как саранча, встречая яростное сопротивление русских. С севера через Гродно и с юга от Бреста спешно отходили разрозненные части, бежали от громовых раскатов орудийной пальбы, от разрывов снарядов и бомб, от грохота и гула. Страшное беспорядочное движение воцарилось на дорогах.
Когда проиграли боевую тревогу, роты построились. По приказу командиров бойцы стали выносить со складов ящики с гранатами, коробки с запалами. На Минском шоссе колонна влилась в общий поток. Над дорогой висела густая едкая пыль.
Полковник Орбит, шедший во главе отряда, часто уходил вперёд, выискивал на краю леса холм или бугорок и, поднявшись на него, всматривался в даль. На заходе солнца он рассмотрел за ржаным полем деревеньку, где люди сновали от одной избы до другой. Приказав отряду отдохнуть, отправил в ту сторону разведчиков и, пока они ползли, не отрывал от них глаз. Вернувшись, солдаты доложили, что в деревне встала какая-то волжская часть. Орбит решил вести отряд на соединение с ней, поскольку сам плохо ориентировался в лесах и болотистых местах, терял время на обход.
Небольшую деревеньку окружали подводы, крытые полуторки, пушки, прочая техника. На крайних избах были вывешены флаги Красного Креста. С санитарных тачанок сгружали раненых. У колодца толпились усталые и небритые бойцы с фляжками и котелками. С жадностью пили воду, а затем, отойдя в сторонку, раздевались по пояс и поливали друг друга водой из ведра. Другие, подложив под голову скатку шинели и прикрыв лицо фуражкой, спали прямо под плетнём. Кое-кто бодрствовал, Яковлев прислушался к их разговору.
– Что я могу сделать с трёхлинейкой, когда фриц шпарит из автомата?
– Если б этих трёхлинеек каждому хватало, а то ждёшь, пока сосед выстрелит да передаст тебе. Пока прицелишься, тебя фриц и уложит.
– Нет, братцы, – вступил в разговор кубанец, – я думаю, наша винтовка не хуже немецкого автомата, у него огонь бесприцельный, рассекающий. А в рукопашной я одним прикладом оглушу фрица.
На душе у Яковлева стало тяжело, он остро переживал нехватку оружия.
…Станция Иванцевичи, куда прибыли, забита людьми. Военные, женщины, дети в ожидании поезда устроились на узлах, ящиках, чемоданах, мешках. Город и вокзал дважды бомбили. Следы разрушения и пожарищ ещё свежи. Яковлев кинулся к телефонному аппарату начальника вокзала, хотел связаться со штабом.
– Не пытайтесь, связь прервана со вчерашнего дня, – устало сказал ему начальник вокзала.
– А как с поездами? – спросил Яковлев.
– Принимаем все, грузим до отказа, даже на крышах. Раненых, как только подают эшелон, из церкви доставляем на вокзал.
– Почему из церкви?
– Немцы на храм не сбросили ни одной бомбы, – объяснил начальник и поспешил на перрон. – Следуйте за мной в военный городок, он здесь недалеко.
Яковлеву хотелось найти среди неразберихи и паники какую-нибудь войсковую часть и соединиться с ней. Городка как такового не оказалось, только груды развалин. Там, где были склады с оружием и боеприпасами, зияли глубокие воронки. Автопарк превращён в кучу железа, цемента, земли и камней. Вокруг – ни души. Вернулся на вокзал. Одолевали голод и жажда. Ни в городе, ни на вокзале съестного не купить, прилавки пусты. Ограничился тем, что утолил жажду водой из-под крана. К полудню стали подтягиваться к вокзалу войска. Первым подошёл пехотный полк. Бойцы вооружены штыковыми винтовками. Тяжёлые орудия везут конные упряжки, пулемёты «Максим» несут на плечах. Яковлев представился полковнику Орбиту. Выслушав его, полковник распорядился:
