- Если в этой старой развалине в самом деле живут духи, пусть они покажутся. Пусть, если осмелятся, накажут меня за то, что вторглась на их территорию.

Через месяц Элис прошла свое первое обследование на томографе. В его результаты уже нельзя было не поверить. Все было более чем реально. Так же, как тошнота, головные боли, усталость и приступы бессилия. Говорить Элис о проклятье духов было бессмысленно. Она бы не поверила, а я до странности крепко вцепилась в идею о мести злых призраков. Это могло быть совпадением. Могло быть неудачным стечением обстоятельств. Чем угодно могло бы быть. Врачи говорили, что болезнь появилась недавно, однако темпы, с которыми она отвоевывала новые ткани и органы, поражала.

Элис не плакала. Она не была бы Элис, не сохраняй до последнего веру в себя и свои силы. Элис не просто играла роль стойкой девочки ради родителей и меня, она думала, что опять победит. Она знала, что дети не умирают, и нагло говорила о самоубийстве. Не верила в смерть. Снова и снова она пыталась поразить меня и сиделок своей смелостью и бесстрашием. Этот адский коктейль она нагло вливала в нас баррелями. Меня уже от него тошнило. Я ведь знала, что Элис боится, я не так давно видела ее страх и помнила его отчетливый резкий запах – запах прелых листьев и пыли, смешанный с морозным воздухом.

***

В моей жизни вновь есть упорядоченность. Почти как во время тюремного срока. Подъем в одно время, прием весьма однообразный и плохо прогретой пищи, нехитрый труд, предоставляющий сколько угодно времени для размышлений, снова столовая, прогулка, несколько часов свободного времени, которое я тратила либо на посещение курсов писательского мастерства, либо на выполнение заданий Волтури. Вроде такого – опишите комнату. Не так это просто, как кажется. Тюремная камера – это четыре стены, кровать с жестким матрасом и белый умывальник в углу. Все прочие комнаты для меня были расплывчатыми, их очертания потеряли ясность. Я не могла припомнить деталей, и чтобы составить десять предложений, приходилось описывать пятна на стенах, сколы, царапины и вмятины на матрасе. Как старые пружины больно впиваются в задницу, и какой яркий рыжий цвет у струи воды из крана. Но это хотя бы помогало разогнать скуку и вытеснить мысли о прошлом. Заглушить образ Джейкоба, стереть его пылающий злобой взгляд.

Водя одноразовой вилкой по тарелке с кашей, я снова вспоминаю его. Свое проклятье? Свою судьбу? Своего единственного парня. Красивого и уверенного. В голове вспышками фейерверка взрываются его слова. «Я убью тебя, сволочь, заставлю страдать, ты никогда не будешь в безопасности». Возможно, но за каменными стенами замка Теней я чувствую себя защищенной. Я уверена, что сюда Джейкоб не сунется. Уж точно не теперь, когда замок куплен и реставрируется.

- Каша совершенно гадкая. Я принес тебе нечто повкуснее.

Эдвард выкладывает передо мной завернутый в салфетку кусок торта. Отвернув край, вдыхаю густой шоколадный аромат. Рот наполняется слюной. Боюсь, я смотрю на этот кусок выпечки, как дикарь на туземца.

- Мистер волшебник, откуда ты его взял?

- О, я пек его всю ночь.

Я думаю, что он шутит, но посмотрев в серьезные зеленые глаза, понимаю – до шуток тут далеко. Теперь моя челюсть не просто наполнена слюной, она готова отвалиться и пробить пластиковую столешницу.

- Испек торт? Для меня?

Он пожимает плечами, как будто речь идет не о чем-то особенном. Как будто испечь торт среди замковых руин не то же самое, что отправиться за Граалем или найти лохнесское чудовище. Эдвард выглядит уверенно, как именитый повар на своей кухне, набитой всеми необходимыми приспособлениями, хотя вряд ли у него было что-то, кроме ложки и пары кастрюль.

- Если я ставлю цель, то привык добиваться своего. Главное – иметь желание, а проблемы можно решить.

С этим легко поспорить. Потому как я не единственная, у кого есть желания, но при этом безумно далека от их осуществления и отнюдь не из-за отсутствия усердия или потраченных сил. Видеть цель – условие, но не залог успеха.

- Твоя цель – превратить меня в толстушку?

- Боюсь, для этого потребуется слишком много тортов, больше, чем я смогу испечь.

Что и говорить, тюрьма не сделала меня красивее, а мое тело крепче. Да и воздух Форкса мало способствовал поправке здоровья. И без того слабые мышцы пропали, стали совершенно не заметными. Я превратилась в живой скелет. Впрочем, увидев торт, испеченный Эдвардом, любая потеряет голову. Пышные рассыпчатые коржи с какао, посыпка из тертого горького шоколада и тающий маслянистый крем, имеющий вкус кофе. Они обещали райское наслаждение. Я расправилась с огромным куском торта меньше чем за пять минут. На смятой салфетке осталось лишь несколько крошек. По телу разливается тяжелое тепло. Сраженный шоколадной атакой мозг погружается в блаженное оцепенение.

- Я ведь говорил, десерты – моя вторая страсть.

- Как тебе удалось уговорить повара открыть кухню для чужака, да еще ночью?

- Я обещал отдать половину того, что приготовлю.

- Значит, у тебя больше не осталось торта?

Огорчение в моем голосе неподдельное. Мне как будто сообщили о скором конце света.

- Завтра принесу еще. А сейчас приглашаю тебя после плотного завтрака на прогулку.

Я думала, что мы ограничимся дорожками примыкающего к замку Теней парка, которые успели немного расчистить и посыпать свежим гравием. Однако Эдвард ведет меня дальше, за ворота, с которых сняли ржавую решетку.

Прохладный воздух конца осени пахнет свежестью и чистотой. Утро едва началось, и солнечные лучи вязнут в туманном мареве, как ложка в гороховом супе. Старые деревья на белом фоне похожи на иероглифы, нанесенные черной тушью на чистый лист. В сплетении их ветвей чудится спрятанный смысл. Эдвард, кажется, знает все их виды и разновидности. По знакам, ведомым одному ему, он без проблем опознает и называет мне дубы, ясени, клены. Среди тесного строя осин находится даже скорченная рябина. Ее слабый ствол вызывает не самые веселые ассоциации.

Однако стоит Эдварду взять меня за руку, причем выходит это естественно и легко, как мысли снова окрашиваются в светлые тона. Мне становится тепло от его прикосновения, ничуть не хуже, чем от его торта. Я сама себе напоминаю наевшегося сметаны кота. Странно, но именно сытость – физическая и эмоциональная – вызывает во мне ощущение счастья. Я с удивлением слышу свой смех в ответ на шутку Эдварда. В тюрьме я смеялась, но это был смех сильного над слабыми. Сейчас же это яркий, как солнечный луч, звук, исходящий из глубины души.

- Мне бы очень хотелось услышать, как ты играешь, - остановившись возле огромной ели, я обращаюсь к Эдварду. Мне кажется, что его музыка должна быть такой же волшебной, как его слова и смех. Вероятно, она поможет мне лучше его понять, потому что несмотря на открытость и искренность его слов я вижу в Эдварде какую-то тайну. Нечто, что он осторожно прячет от меня. Так взрослые прячут от детей ножи и спички. Но я сама поступаю не лучше. Я не произношу ни единой фразы о тюрьме, также умалчиваю о Джейкобе и той ночи между нами – о боли в избитом теле, о ярости и пятнах крови на своих вещах, на стенах… Они были везде. Мне кажется, в наполненном сиянием дне нет места давним страхам и преступлениям.

- Здесь чудесные виды, а в замке полно ценных реликвий, книг и старых приспособлений, которых не найти в других местах, но ни одного рояля.

- Мы могли бы выбраться в город, хотя сомневаюсь, что в его единственном ресторане мы найдем нужное нам.