Когда холода усиливаются, я приступаю к растопке камина. Не того, что открыл гигантскую пасть в центральном зале, я начинаю с камина в одной из спален. Он не такой устрашающий, и я уверена, что справлюсь. Если какое-нибудь животное не нашло последний приют в дымоходе.

В ответ на мое страстное желание серые щупальца дыма послушно исчезают в покрытой копотью трубе. Однако проходит почти целый день, прежде чем воздух прогревается, и холод медленно перетекает за порог, прячясь в непроглядном мраке пустых комнат.

Глядя на рыжие и золотые всполохи, смакуя ощущение тепла на коже, пытаюсь почувствовать себя счастливой. Но, кроме отупляющей слабости в покрасневших ногах, ничего нет. Тело, как комок разбухшей бумаги, идет на дно и от неосторожного прикосновения может расползтись. Сжав пальцами плечи, снова думаю о днях до тюрьмы. Джейк.

***

Красивый подонок, как назвала его Элис. Он появился в ее больничной палате, и даже мне было очевидно, насколько он вызывающе здоров и силен для пропитанного немощью воздуха. Мне было стыдно за Джейка. Я уже не хотела знакомить его с Элис. Я мечтала схватить огромную руку, обвить, стиснуть похолодевшими пальцами и позорно сбежать. Но Элис подняла набухшие веки, улыбнулась, села на кровати – и пути к отступлению были отрезаны.

В тот день я ее не узнавала. Она говорила о прогнозах. О хороших результатах, новых методиках и о том, что верит в свое выздоровление. Но даже на то, чтобы сказать слово, ей приходилось, как рыбе, оказавшейся на берегу, хватать ртом воздух и копить силы. Было очевидно, что никто: ни врачи, ни Элис в это не верит. Тем не менее она не сказала, что умрет и не говорила, какое платье мне надеть, когда гроб с ее телом будут опускать в землю. Не говорила про Египет. Про камеры пирамид и культ солнца. Про вечную жизнь фараонов. А ведь это был стержень любого нашего разговора. Джейкоб своим присутствием надломил его, уничтожил привычный уклад. Я не понимала Элис, а еще не сознавала, что Джейкобу нравится разрушать.

Странно, что я не знала о нем таких вещей. Я познакомилась с его отцом. Была на могиле матери. Видела грузовик, который Джейкоб гонял от штата к штату. С вытертыми чехлами на сиденьях, бутылкой воды и старыми открытками, пришпиленными к крыше. Красный, словно залитый кровью, Гранд-Каньон, побережье Калифорнии, Голден Гейт3 в полосах белого тумана. Он казался милым. Джейк казался милым. Мощным, но безвредным и хорошо управляемым.

Элис сказала: «Хищника нельзя приручить, а если он тебя не кусает, то всего лишь выжидает. Пока он присматривается, у тебя есть время сбежать». Я не поняла, к чему она клонит. Мне показалось это бредом, побочным действием какого-нибудь лекарства. Я запомнила ее высказывание только потому, что больше Элис ничего не успела мне сказать. Через сутки она умерла. Мне хотелось бы думать, что, как и рассчитывала, она теперь катается на золотой колеснице вместе с фараонами. Но в тот осенний день я ни о чем думать не могла, в моей голове не было успокоительных мыслей.

Похороны прошли тихо. Они стали трагедией, до которой никому не было дела. И лишь я по-настоящему плакала. Мать Элис стояла с суровым спокойным лицом. Ее темно-синее платье было в пятнах от соуса и пахло сигаретами. К тому времени она уже сошла с ума и не понимала, что происходит. Отец, притиснутый к стене грузом проблем – больная дочь, слетевшая с катушек жена – нашел выход попроще. Собрал вещи в два чемодана и ушел. Он понимал, что ничем не сможет помочь и не хотел мешать. А еще меньше хотел, чтобы мешали ему. Судя по всему, его новая двадцатилетняя жена и двое их детей его не обременяли.

«Золотые» девочки и парни, с которыми у Элис были отношения, не пришли. Не знаю, было ли это результатом проводимой акции, последним ударом в спину той, кого они не могли задеть при жизни, или лишь стечением обстоятельств. Я была одна. Единственная из всех под низким стальным небом, кому исполнилось шестнадцать. Джейкобу было двадцать пять. И он тяжелым темным взглядом задумчиво смотрел на сухие комья серой земли. Он даже бросил горсть в черную глотку свежей могилы, и я слышала, как шуршат мелкие камни по полированной крышке. На этом закончилась жизнь Элис. Мне потребовалось несколько лет на то, чтобы осознать случившееся. Впрочем, я до сих пор так часто о ней вспоминаю, что она кажется живой.

Бродя по темным комнатам замка, я начинаю с ней разговаривать. После стольких лет тишины мне есть что сказать. Мои слова, как раненные птицы, мечутся под высокими сводами холодных коридоров и гостиных. Виснут на ржавых люстрах среди потеков воска и путаются в пыльных складках штор. Сидят на полусгнившей мебели. Но когда я рассказываю Элис о годах, прошедших после ее смерти, мне становится легче. Ее хрупкая фигурка, лишенная волос, плывет рядом, звук моего голоса раскатами грозы разносится по комнатам.

***

В конце второго месяца осени я нахожу несколько сундуков, набитых старой одеждой. Платья и пышные юбки. Блузы устаревших фасонов. Судя по всему, последний раз все это носили задолго до того времени, как я родилась. Блестки и жемчуг. Шелк и бархат. Чулки, что кажутся ужасно пошлыми, и целомудренное нижнее белье – вышитые панталоны с кружевами и хлопковые сорочки. Мои вещи испачкались, я их кое-как постирала две недели назад, в последний солнечный день, но лучше они не стали. Впрочем, теперь и такую убогую стирку придется отложить до весны. Не раздумывая, я забираю часть вещей из сундука и приступаю к примерке. Почти все моего размера, разве что юбки немного длинны и путаются в ногах.

На следующий день я, еще больше похожая на призрак, хожу по комнатам в «новой» одежде. Превращаюсь в кого-то еще. В девушку, что жила больше века назад. Мне хочется сменить личность. Белла, эта милая обманщица, с самой чудесной из лживых улыбок, стоявшая за отличными рекламными роликами, себя не оправдала. Она была как те товары, что продавала своим зрителям. Дерьмо в красивой яркой упаковке. Громкий привлекательный слоган, натянутый над пропастью, полной отчаянья.

Но никто не смотрит, что там за этими буквами. Под ними. Люди – такой же товар, и чувства мало кого волнуют. Теперь я понимаю, что Элис была единственной живой из тех, кого я знала. Без всякой жажды себя продать. Она ни с кем не считала нужным торговаться. Она пила жизнь. Все ее маски были не для того, чтобы казаться лучше или скрывать изъяны. Это были детали маскарадных костюмов. Ей скучно было оставаться одной и той же. Элис не хватало своей жизни. Она хотела схватить больше. Быть примерной ученицей, стервой, кокеткой, сестрой милосердия. Лучшей в каждом из воплощений. Но все, что ей доставалось, это не овации, а злобный шепот за спиной. Не яркие атласные ленты, а лишь обрывки, клочки из которых сплелись в хиленькое покрывальце короткой жизни. Не золото, а раскрошившийся слой дешевой фольги.

Меня всегда привлекали такие люди. Те, что не продавались. И еще я считала, что вижу других насквозь. Возможно, так и было. Возможно, я смотрела сквозь и не видела дрейфующего на поверхности мусора. Возможно, мой взгляд проходил через Джейкоба в закрытую розовым туманом романтики даль.

Я пропустила тот момент, когда надо мной сомкнулись черные тучи. Обычное утро. Завтрак. Стакан сока. А потом пахнущие апельсином осколки, словно гроздья кристаллов, торчащие из моей ладони. Первая мысль была, что кровь теплая и ее тонкие струйки приятно щекочут кожу. Мне захотелось смеяться. Но вместо смеха брызнули слезы. После слез извинения. Детка, это случайно, у меня тяжелый день, они отклонили мое заявление. Нежные объятия. Жаркие поцелуи, от которых горит лицо и немеют ноги. Мелодия счастья, за которой почти не слышны ноты боли, зазвучала с новой силой. Но временами, стоило мне прикоснуться к Джейкобу, как рана вновь открывалась, звеня страданием. Увы, я прислушивалась к нему, а не к своим внутренним ощущениям.