Фран огляделась. Свежая побелка стен, на деревянном столе - книга и записка. Фран долго смотрит на неё, прежде чем взять в руки.
"Девочка, не в лучшие времена я покидаю этот край - и тебя тоже. Оставляю тебе книгу. Вряд ли самое подходящее чтение для ребёнка, но не такой уж ты ребёнок, а рисунки чёрной и красной тушью должны тебе понравится особенно. Это редкий сборник "Пророчеств" из оренхеладских скрипториев.
Книга попала мне в руки недавно, словно бы для того, чтобы я мог перечитать её другими глазами. Никогда не сомневаясь в её правдивости, я воспринимал откровения пророкам иносказательно, как поэтический символ судьбы народов. Теперь же жду буквально и во плоти пришествия Амей Коата, коронующего Рдяного Царя и открытых властью этого союза врат в Бездну, впускающих алчное воинство падшего ангела.
Помнишь юношу, о котором я рассказывал? Тринадцать лет назад я малодушно оставил его, устрашившись ответственности, которую накладывал на меня мой долг исповедника. А теперь оставляю тебя, пытаясь исправить то, что вряд ли можно исправить.
Я любил его как сына, а должен был начать процесс, предать церковному суду. Если верить Саад (что бы ты ни слышала про женщину, скончавшуюся в монастыре, она не простая безумица), то я оставил его в руках демонов, и они завладели его душой. И всё зашло слишком далеко - настолько, что меж людей уже ходит рождённый в затмение Змей, никем не узнанный, не достигший предписанной силы и, очень на это надеюсь, пока ещё уязвимый.
Береги себя, Фран. Неизвестно, что ждёт нас всех впереди. Как бы я хотел увидеть тебя совсем взрослой и очень счастливой".
Берад.
Фран озадаченно перечитывает послание. В спешке священник не догадался объяснить кое-что подробнее, а ей, похоже, было известно куда меньше, чем он предполагал. Кто такая Саад? Люс ничего не сказала об умершей чужестранке, а больше Фран вчера ни с кем не говорила, сражённая призраком Чёрной Волны. Может, этот призрак был предчувствием большой беды, притаившейся между скачущих строчек записки?
Фран внезапно чувствует прилив невыразимой нежности к человеку, который ещё недавно казался ей посланцем из другой жизни, всезнающим и почти всемогущим. Он тоже. Точно так же, как и она, он бестолково тычется в страшные загадки жизни, и некого просить о помощи и совете. Только времени впереди у него осталось намного меньше. Почему он не догадался взять её с собой?
Фран берёт книгу, - это настоящее сокровище в тиснёной коже с серебряными углами, - и возвращается с ней на кровать.
Глава пятая
Принц
Дни траура и похорон не помешали желанию Принца заполучить портрет как можно скорее, и вот уже картина была готова. Но теперь с неё смотрел Ченан последней недели, отстранённый и непроницаемый.
В назначенный час он приходил и садился в кресло, рассеянный и молчаливый, и лишь иногда Джеди ловил на себе его изучающее - цепкий взгляд, словно обещающий художнику некую загадочную роль в жутком и двусмысленном будущем императорского сына.
Кроме Принца, с Джеди во дворце не разговаривал никто.
Его страшно потянуло в город, к простым человеческим лицам, мешанине пряных уличных запахов и низким манерам черни.
Тёплым голубым вечером он сошёл на шумные улицы Меды, столицы Империи и города его детства. Нарядная крикливая Меда подхватила его и закружила в своих объятиях.
Он покупал сладости и приставал к прекрасным горожанкам, выбирал в лавочке ленты и ткани. Потом попал на представление странствующего балаганчика и пил вино с актёрами в кабаке - до тех пор, пока звуки реки жизни не слились в мелодию застольной песни, смутно и беспокойно знакомую.
Но слова были новые и рассказывали про озеро в дремучем лесу и духа, заточённого там в наказание за участие в мятеже Ангела Мрака. До Затворения демонов это был один из самых могущественных духов, но и сейчас сила его так велика, а неволя так мучительна, что не осталось дерева в округе, не искорёженного, не изуродованного его неизбывным страданием. В особенные из ночей навстречу полной луне из озера поднимается призрак: прекраснейшая дева в подвенечном платье, прозрачная и тихая, как туман.
Это Наар, тоскующая подруга тёмного Ангела, Проклятого бога. Та, что предала его и обрекла на поражение, а потом разделила с ним приговор. Та, чей облик лишает рассудка и останавливает сердца. Та, что стала проклятием Ашеронского леса и его страшной тайной.
Джеди расплескал вино, когда грянул припев: "Путник, мрак упал, твой скакун исчез и ведёт тропа в Ашеронский лес..."
Как он смеялся в юности над этими сказками! В конце концов, он там был. За два дня он со слугами прочесал этот лес вдоль и поперёк, но никакого озера не видел. А вот Принц - он видел совсем другое.
И сейчас видит.
А Джеди, лучший художник Империи - слеп. Джеди нащупал на груди амулет в виде глаза. Что привиделось ему тогда, в предсмертном бреду посреди пустыни? Принц, призывающий что-то из тьмы. Джеди подумал, что предпочёл бы никогда не знакомиться с тем, что готово откликнуться на этот призыв.
После застолья Джеди бродил по узким кривым улочкам терпких приключений давно прошедших лет, и эта прогулка осталась в памяти запутанным хороводом мерцающих в ночи огоньков.
Девушка, бросившаяся к нему из переулка, прильнувшее к нему трепетное тело и сильная маленькая рука, увлекающая за собой. Рыжие волосы, вспыхнувшие в свете уличного факела.
Ступеньки.
Простыни пахли ночными цветами, женщина - страхом и лихорадочной надеждой найти неведомое спасение в случайном возлюбленном. Изумлённый, неловкий и нежный, Джеди обещал ей то, во что хотел бы верить сам: "всё будет хорошо". "Я не хочу умирать" - твердили ему в ответ.
- Я не хочу умирать - повторила она утром, когда кружевная тень от занавески легла ей на плечо, - чёрные ленты, заколоченные дома - уже в нескольких улицах. Завтра они будут здесь.
Она помогла ему одеться и вытолкала за дверь. Джеди шагнул в утреннюю свежесть с мыслью, что не найдёт за порогом вчерашнего города.
Так оно и вышло.
Несколько чёрных лент на дверях, замеченных накануне, Джеди отнёс на счёт официального дворцового траура, теперь он понял, что ошибался. Оспа не стала ещё повальным мором, и многие отказывались верить в её приближение, легкомысленно продолжая вести обычные дела и веселиться. Но вот в переулке кто-то сложил несколько трупов с обезображенными лицами. Джеди пришло в голову, что заснувший на улице бродяга, о которого он споткнулся ночью, мог оказаться сейчас в их числе. Тут и там чадили черепки с какой-то вонючей отравой.
Розовый утренний свет заливал город. Высоко в небе, обещая хорошую погоду, раскинулись перистые облака. Над головой захлопали крыльями голуби, и с этим простым звуком в душе у Джеди что-то разбилось, и дальше он шёл легко и бездумно, зная, что никогда не забудет увиденное дорогой.
Джеди стоило бы десять раз подумать, прежде чем нести зачумлённое дыхание столицы в стены императорского дворца. Но он не подумал, и некому было подумать за него.
Вспомнив секретные тропы сына садовника, он миновал охрану, и тут бы ему уснуть, добравшись до кровати, никем по дороге не встреченным, но он, как назло, закружил, заблудился в чаще дворцовых покоев.
Ставни были затворены, горели свечи и лампы, умножаясь в драгоценных зеркалах, создающих ложные перспективы и смущающих внезапными движениями теней. Одуряюще дымили благовония. Старинные меры от повального мора, они сами создавали атмосферу бредовую и тревожную, вызывая в памяти Джеди видения пустыни. И сейчас он чувствовал приближение той самой горячечной галлюцинации, бывшей, по сути, его единственным и незабываемым духовным опытом, и галлюцинация овладевала им наяву.
