– Шансы, что я смогу измениться и стать другим, умерли вместе с Чарльзом Этвудом.

Темплтон изучал лицо Линкольна.

– Нельзя знать наверняка.

– Мой отец рассказал мне о проклятии много лет назад, Темплтон. Единственный человек, который имел возможность сломать его, был Чарльз Этвуд.

– Это не может быть правдой, – подчеркнул Темплтон, уперев руки в бедра. – Чарльз, возможно, был единственным, кто мог отменить заклинание, но он не единственный, кто сможет разрушить его. Должен быть другой путь.

Ярость вскипела в крови Зверя. Он ободрал губы своими острыми зубами и близко наклонился к побледневшему лицу Темплтона.

– Если думаешь, что я умею оживлять мертвых, то ты дурак! Теперь я буду проклят на всю оставшуюся жизнь.

Темплтон попятился назад.

– Мы что-нибудь придумаем. Я...

– Ты, что? – Зверь ухмыльнулся и, отвернувшись, открыл ящик тумбочки. Он вытащил сложенный клочок бумаги, который знавал лучшие дни, и передал его испуганному адвокату, подойдя к розе под стеклом.

– Читай.

Выровняв дыхание, Темплтон вытащил очки из кармана рубашки, надел их на свой орлиный нос и развернул бумагу.

– Оно адресовано ребенку Стэнфорда Бароне.

Зверь кивнул в сторону бумаги.

– Читай дальше.

Темплтон провел рукой по редеющим волосам и повернул документ к свету.

– Только истинная любовь невинной девушки освободит тебя. Ты должен научиться любить то, что ненавидишь, или твой тридцатый день рождения запечатает твою судьбу. Когда последний лепесток упадет, будет слишком поздно.

– Итак, теперь ты понимаешь, – прогрохотал Зверь, едва в состоянии произносить слова, – я буду нести это бремя до конца своих дней.

Темплтон выглядел смущенным. Он взглянул на стеклянный корпус почти голой розы.

– Ваш тридцатый день рождения меньше чем через месяц. Вы должны полюбить ту, которую ненавидите, да к тому же невинную, в последующие двадцать девять дней?

– Именно.

– Почему ваш отец никогда не говорил мне о загадке?

Линкольн пожал гигантскими плечами.

– Может быть, он знал, что это бесполезно.

– Где, черт возьми, вы ожидаете найти девственницу в двадцать первом веке? – спросил Темплтон, видимо, до сих пор находясь в шоке.

Зверь накинул капюшон на голову.

– Ты упускаешь главное. Девственница или нет, никто не сможет полюбить зверя больше, чем я мог бы полюбить ту, кого ненавижу. Найти крупинку соли среди песков пляжа будет и то более простым подвигом.

– Мне очень жаль, Линкольн.

– Мне не нужна твоя жалость, – зарычал Зверь, повернувшись спиной к окну. – Я хочу отомстить.

Стук обуви Темплтона по полу сказал Линкольну, что тот подошел к прикроватному столику. Он открыл ящик, очевидно, возвращая листок на свое место.

– Скажите мне, что вы хотите, чтобы я сделал.

– Для начала я хочу обладать Руби Этвуд.

Темплтон помолчал.

– А мальчик?

Линкольн думал о сыне Карла Этвуда. Хотя зверь внутри него требовал мести, он знал, что не получит удовлетворения от причинения вреда ребенку. У него, должно быть, осталась какая-то человечность, решил он. Маленькая, но все-таки.

– Оставь его в покое. Я могу вернуться к нему позднее. Я не получаю никакого удовольствия от причинения вреда детям.

– Я сделаю это, – Темплтон зашагал к двери.

– Темплтон?

– Да? – спокойно ответил адвокат.

– Удостоверься, что Руби не найдет способ сохранить этот дом. Я хочу иметь все, что ее заботит, вплоть до ее любимой пары обуви. Ты понимаешь? Неважно, сколь мала или незначительна эта вещь.

– Я понимаю, – Темплтон открыл дверь и вышел, тихо закрывая ее за собой.

ГЛАВА 5

Руби проснулась еще до рассвета; от затекшей руки тупая боль пульсировала в плече. Моргнув несколько раз, чтобы стряхнуть остатки сна, она вытащила свою руку из-под головы Кэмерона. После чего он перекатился на бок, бормоча что-то во сне, но что именно Руби не смогла разобрать. Девушка поцеловала его милое детское личико и свесила ноги с кровати.

Реальность, сука, обрушилась на Руби. Ее отец был мертв...

Спотыкаясь, девушка пересекла комнату, осторожно открыла дверь и шагнула в зал. Спальня ее отца замаячила впереди, молча маня идти вперед. Руби сделала судорожный вдох и шагнула на внезапно ослабевших ногах.

Запах знакомого одеколона ударил ей прямо в лицо, когда она толкнула дверь и попала в личное пространство отца.

– Ах, папочка, – прошептала Руби сквозь комок в горле. – Почему?

Она остановилась через несколько шагов, позволив родному запаху просочиться в душу. Непреодолимое чувство одиночества одолело ее до ломоты в костях. Аромат окутал ее сердце, дав волю слезам.

Руби быстро прикрыла рот, переживая, что если она закричит, то никогда не сможет остановиться. Горячие соленые слезы катились по щекам и подбородку. Но ее это не заботило. Отец ушел и никогда не вернется.

Положив руку поверх комода, Руби провела пальцами по его поверхности. Комод находился здесь, сколько она себя помнила.

Девушка отвернулась, и ее взгляд наткнулся на неубранную двуспальную кровать в центре комнаты. Возле нее на полу валялись обувь, пара черных носков и несколько газет. Руби собралась было прибрать небольшой беспорядок, когда заметила коробку под кроватью. Она опустилась на колени и потянулась за ней.

Вытерев слезы тыльной стороной ладони, Руби аккуратно сняла крышку и перестала дышать. Внутри находились десятки фотографий, беспорядочно расположенных вместе. А на самом верху находился снимок отца и стоящей рядом с ним женщины, которая была его женской копией.

Руби моргнула, чтобы сфокусировать зрение, и перевернула фото. На оборотной стороне блеклыми синими чернилами кто-то вывел: Чарльз и Шарлотта готовы к выпускному.

«Кто такая Шарлотта?» задалась вопросом Руби, отложив фото в сторону, чтобы просмотреть другие. И почему отец никогда не упоминал о ней раньше?

Она подняла следующий снимок, где была изображена бабушка. Руби большим пальцем мягко провела по ее лицу, снова и снова переживая потерю.

– Руби? – захныкал Кэмерон за дверью. – Я проснулся, а тебя нет.

Он нерешительно шагнул в комнату.

– Я думал, ты оставила меня.

– Кэм, я никогда не оставлю тебя, милый. Иди сюда.

Девушка отложила в сторону фотографию, которую держала, и раскрыла свои объятия. Кэмерон прошлепал по ковру и опустил свое маленькое тело к ней на колени.

– Что ты делаешь в комнате отца?

Руби поцеловала его в макушку.

– Просто просматривала старые фотографии. Ты голоден?

Он кивнул, уткнувшись сестре в грудь.

– Мы можем сделать блинчики?

– Конечно, можем. Иди чистить зубы и одевайся. Я пойду и посмотрю, что у нас есть на кухне.

Глядя ему вслед, Руби чувствовала, как сжалось ее сердце. Видеть боль Кэмерона, слышать неуверенность в его голосе – все это убивало ее.

Она восстановила дыхание, затолкав собственные чувства куда подальше. Кэмерону были нужны сила и стабильность, которую обеспечить могла только она. Вернув фотографии обратно в коробку, она накрыла ее крышкой и задвинула обратно под кровать отца.

Затем девушка вскочила на ноги, и решительным шагом направилась в сторону кухни. У нее было много дел, а сидеть и жалеть себя – не они.

В дверь позвонили как раз, когда она вышла в фойе. Руби бросила взгляд на часы перед тем, как посмотреть в глазок. Кто это может быть в восемь часов утра?

– Могу я чем-то помочь вам? – спросила Руби после того, как открыла дверь.

Высокий, худощавый мужчина лет шестидесяти стоял на крыльце в черном костюме и держал портфель. Его пронзительные темные глаза быстро ценили ее из-за очков в золотой оправе.

– Вы – Руби Этвуд?

– Я.

– Примите мои соболезнования в связи со смертью вашего отца.

– Спасибо, – пробормотала Руби. – А вы?

– Меня зовут Сол Темплтон. Я представляю интересы мистера Линкольна Бароне. Могу ли я занять минуту вашего времени?