Он залез в карман, вытащил пачку сигарет и выудил на свет толстенькую начатую самокрутку. Поднёс её к моим глазам.

– Смотри, вот этот косячок состоит из двух компонентов: из дорогого и дешёвого, из травы и бумаги. Так вот, бумага – это дорогой компонент. Понимаешь, то, что дёшево, не представляет для полиции никакого интереса, поэтому тебе не о чем беспокоиться. Мы с Томасом, бывало, частенько забивали косячки, и на работе это никак не сказывалось.

Я недовольно смотрела то на самокрутку, то на Алана. Я презираю даже алкоголиков, а уж мысль о том, что и мой лучший работник наркоман, просто вышибла у меня почву из-под ног.

– Алан, – жалобно шептала я, – но это же ужасно!

– Что ужасно? – округлил он глаза.

– Быть наркоманом.

– Да, Лу, – серьёзно кивнул он, – наркоманом быть ужасно. Когда-то я сидел на кокаине и на метамфетамине, и, знаешь, это было паршиво. Но, к счастью, каннабис – это не наркотик, а очень даже полезное растение. Марихуану даже прописывают как обезболивающее и противосудорожное.

– Алан, ты обманываешь и меня, и себя и знаешь это. Никакое это не полезное растение, это самый настоящий наркотик.

– Ты говоришь про то, что она вызывает привыкание?

– И про это тоже. А ещё про глюки, которые вы, наркоманы, ловите по обкурке. Видела я этих сумасшедших!

– Вряд ли это была марихуана, от неё не бывает глюков, скорее всего, какая-то тяжёлая синтетика. А привыкание к ней меньше, чем к обычным сигаретам. Те, кто курит постоянно, скорее попали в зависимость именно от ощущения эйфории. Им хочется чувствовать это снова и снова, они курят чаще и чаще, реальность, не приукрашенная косячком, кажется им серой и скучной. Если не впадать в крайности, если позволять себе это в исключительных случаях, по праздникам например, вместо того чтобы заливаться вискарём, то почему бы и нет? Я вот не любитель пьянствовать, но иногда же нужно как-то обнуляться.

– Обнуляться?

– Ага. Расслабляться.

– Давай так: обнуляйся где хочешь, но только не в моём отеле!

– Хочешь запретить курить в своём отеле? – он вызывающе поднял бровь.

– В смысле запретить? А у меня что, разрешено?

– Ну конечно. Здесь все курят. Весь ресторан, все эти люди, которых ты видишь по вечерам на диванчиках за столиками, они все курят! А чем, по-твоему, они ещё занимаются, глядя на закат?

– Так, – я сдержанно негодовала. – Пожалуйста, если ты заметишь здесь ещё хоть одного человека, раскуривающего косяк на моей территории, гони его в шею.

– Хочешь лишиться клиентов, Лу? – Алан предостерегающе вздёрнул бровь.

– У меня и без них будет достаточно клиентов. Я хочу, чтобы в моем ресторане сидели только нормальные люди, а не какие-то наркоманы.

– Лу. Здесь нет «нормальных», как ты говоришь, людей. Всем людям так или иначе нужно расслабляться, и радуйся, что именно твой отель обладает такой красивой береговой линией и таким красивым видом на закат. Люди приезжают на отдых, и им хочется именно отдыхать, кайфовать, и кайф у всех разный! Те из них, кто выбирает именно такую обстановку, некий красочный пейзаж, в лучшую сторону отличаются от тех людей, которые выбирают ночные клубы с грохочущей музыкой или заплёванные притоны. Эти люди – они эстеты, Лу, и от них не нужно ждать пьяных, наркоманских выходок. Они только сидят и расслабленно, как в полусне, наблюдают за садящимся солнцем, тихо и спокойно. А знаешь, чего они хотят потом, Лу?

– Чего?

– Потом они хотят кушать. Много и вкусно. И тут, вау! Наш гостеприимный ресторан готов раскрыть свои двери каждому страждущему оставить любые деньги за быструю подачу очень большого, сытного и дорого блюда. Накуренный клиент – голодный клиент. Ты никогда не задумывалась, почему на наш ресторан спрос выше, чем на другие, точно такие же рестораны с одинаковым меню и с одинаковыми ценами?

– И почему же?

– Всего лишь красивый вид. Лу! Ты продаёшь пейзаж, получаешь прибыль с того фона, который избирают люди для своих минут единения с блаженством, и ты хочешь забрать у них это? Хочешь уменьшить выручки своего ресторана? Разрушить этот прекрасный симбиоз, в котором удовлетворение получают обе стороны? И только из-за того, что какие-то дяди в какой-то стране сказали, что марихуана незаконна? Ну же, Лу! Приди в себя, это же просто, как дважды два! Народ расслабляется, ты стрижёшь купоны, все довольны.

Я смотрела на безмятежно счастливого Алана.

– И что, хорошо расслабляет?

– Превосходно. Хочешь попробовать?

– Нет!

– Ну как хочешь, – он пожал плечами, спрыгнул со стула, взял полотенце, полироль и принялся натирать барную стойку, насвистывая себе под нос какую-то весёленькую мелодию.

Меня терзало ощущение недосказанности.

– Что, даже не будешь меня уговаривать? – спросила я, разглядывая рисунок на его майке.

Алан повернулся ко мне, жеманно улыбнулся.

– А зачем? Не хочешь, как хочешь.

– Ну ты все-таки попробуй.

– Что попробуй?

– Уговорить меня.

– Настанет день, и ты сама будешь меня уговаривать, Лу. Настанет день…

Иногда, когда я была в настроении помучиться, то разговаривала с Эхо, скажем так, по душам. Надо заметить, что разговоры с ним – это вообще, наверное, самая сложная и в то же время самая захватывающая вещь на свете. Было очевидно, что Эхо нуждается в каком-то гораздо более искушённом и прозорливом собеседнике, чем я, потому что меня он вечно оставлял с носом.

Если мы обсуждали что-то, меня никогда не покидало ощущение, будто Эхо хочет подвести меня к чему-то определённому, к какому-то выводу. Он цеплялся за мои слова, увязывал их в одну логическую цепочку, почти позволял мне почувствовать себя умной, и всё только для того, чтобы одним виртуозным вопросом или тезисом разрушить мою уверенность в собственной правоте. Да и вообще уверенность в чём-либо. Он всё так ловко переворачивал вверх ногами, наизнанку и вообще так заковыристо вертел фактами, что в конце разговора я всегда чувствовала себя дурочкой. Злилась, конечно, за это на него, но потом понимала, что это глупо. Я была уверена в том, что Эхо никогда не унизил бы меня намеренно, что поделать, раз уж ему известно намного больше?

А сейчас он, кажется пребывает в очень игривом настроении, потому что говорит мне:

– Не смотри на меня так, – и улыбается хитро, пока я таращу на него глаза.

– А ты сам-то понял, что только что сказал?

– Конечно.

– То есть, по-твоему, сёрфинг на астероидах – это нормально?

Он праведно вскидывает брови:

– Ну а зачем ещё они нужны?

– Ну уж точно никак не для того, чтобы ездить на них верхом!

– Ты хочешь? – спрашивает с видом, будто ему до смерти надоело объяснять очевидные вещи.

– Хочу что? – снова таращусь я. – Встать на астероид как на доску для сёрфинга? Нестись в безвоздушном пространстве вокруг газового гиганта? Мы же об этом говорим?

– Ну да.

Его спокойный, немного насмешливый тон вызывает во мне странное чувство. Нечто вроде соревновательного энтузиазма, смешанного с опасением быть осмеянной за трусость.

– Хорошо, – сдаюсь я. – Что нужно делать?

– Так-то лучше, – он довольно кивает. – Закрой глаза.

– Это сумасшествие, – вздыхаю я, качаю головой и зажмуриваюсь.

– Я помогу.

Эхо подходит ближе и встаёт за моей спиной. Крепкая нежная ладонь накрывает мои глаза.

– Ты готова?

– К чему?

– Ко всему самому захватывающему. Почувствуй его под ногами, почувствуй его твёрдость, его неровности, почувствуй, как балансируешь на нём. Подайся вперёд, вот так, отклонись назад, – а теперь немного в сторону. Понимаешь? Не сложнее, чем на мотоцикле.

– Почему-то сейчас у меня такое ощущение, что подо мной… одноколёсный велосипед.

– И это правильное ощущение, потому что…

Я вдруг понимаю, что его ладонь больше не прикрывает мне веки, что голос его звучит не где-то рядом со мной, а у меня в голове, и что я совсем одна в каком-то неизмеримо огромном пространстве.