Меня отвлекло какое-то отражение в хромированной дверной стойке. Я посмотрел направо: мужчина с фотокамерой сидел неподалеку на капоте машины, поставленной у бетонного парапета. Я узнал высокого человека со шрамом на лбу, который следил за мной на месте аварии под эстакадой – доктора в белом халате из больницы. Он вытащил матовую лампочку из фотовспышки и зафутболил ее прочь, под машины, а потом, достав пленку из «Полароида», глянул мне в глаза без всякого интереса, словно уже насмотрелся проституток с клиентами на крыше многоэтажной стоянки.

– Достаточно. Все в порядке. – Женщина рылась у меня в паху в поисках сбежавшего члена. Я заставил ее сесть прямо. Она поправила волосы, глядя в зеркало заднего вида, вышла из машины и, не оглядываясь, пошла к лифтовой шахте.

Высокий человек с камерой прохаживался по крыше. Я заглянул в его машину через заднее окно. Пассажирское сиденье было завалено фотографическим оборудованием – камера, треножник, картонная упаковка лампочек для вспышки. В зажим на приборной доске была вставлена кинокамера.

Незнакомец вернулся к машине, держа камеру за рукоятку, как пистолет; его лицо озарялось фарами полицейской машины. Я вдруг понял, что много раз уже видел это лицо с оспинами – в десятке забытых телепрограмм и в новостных журналах. Воэн, доктор Роберт Воэн, бывший специалист по компьютерам. Как один из первых телеученых нового типа, Воэн объединил высокую степень личного обаяния – густые черные волосы, обрамляющие покрытое шрамами лицо, американская военная куртка – с напористой театральной манерой и полной убежденностью в важности темы: компьютеризация управления всеми международными транспортными системами. В первых программах этого цикла три года назад Воэн создал неотразимый образ безумного ученого, который гоняет из лаборатории в телецентр на мощном мотоцикле. Образованный, честолюбивый, знаток саморекламы, он не стал просто нахальным карьеристом с докторской степенью благодаря налету наивного идеализма и необычному взгляду на истинную роль автомобиля в нашей жизни.

Сейчас он стоял у ограждения, глядя вниз на аварию, и свет фар освещал резкие линии шрамов над бровями и у рта, сломанную и исправленную переносицу. Я вспомнил, что положило неожиданный конец карьере Воэна: в разгар съемок телевизионного цикла он попал в серьезную аварию на мотоцикле. Его лицо и его характер до сих пор хранили ясные следы той катастрофы, ужасного столкновения на северной автостраде. Ноги были раздавлены задними колесами многотонной фуры, лицо после аварии буквально собирали по частям – по фотографиям. Шрамы у рта и на лбу, неаккуратно постриженные волосы и отсутствие двух верхних клыков придавали ему запущенный и недобрый вид. Острые косточки на запястьях торчали из-под потрепанных манжет кожаной куртки, как наручники.

Он сел в свою машину – десятилетний «Линкольн континенталь», та самая модель открытого лимузина, в которой погиб президент Кеннеди. Я вспомнил, что одним из пунктиков Воэна было убийство Кеннеди.

Он подал назад, разворачиваясь, левым крылом «Линкольна» огладил мое колено и двинулся вниз по рампе. Первое знакомство с Воэном накрепко засело у меня в памяти. Я знал, что он преследует меня вовсе не для мести или шантажа.

После встречи на крыше автостоянки я постоянно ощущал присутствие Воэна. Он больше не преследовал меня, но словно надсмотрщик, оставаясь вне поля зрения, контролировал мой разум. На скоростных полосах Вестерн-авеню я поглядывал в зеркало заднего вида и осматривал парапеты мостов и многоэтажные парковки. В каком-то смысле я уже включил Воэна в свою беспорядочную охоту. Наблюдая за бетонными конструкциями с нашего балкона, пока Кэтрин готовила первую вечернюю выпивку, я был уверен, что ключ к этому громадному металлизированному ландшафту кроется где-то в постоянных и неизменных маршрутах.

К счастью, на мою мессианскую одержимость обратил внимание Пол Уэринг, мой партнер, и сказал Кэтрин, что мне достаточно приезжать в студию только на час в день. Легко утомляемый и возбудимый, я затеял абсурдную свару с секретаршей Уэринга. Но все это казалось примитивным и нереальным. Куда важнее была доставка моей новой машины от местных дистрибьюторов.

Кэтрин с чрезвычайным подозрением отнеслась к тому, что я выбрал машину той же модели, как и та, в которой попал в аварию. Даже боковые зеркала и брызговики были такими же. Кэтрин и ее секретарша критически осматривали меня во дворе у грузового терминала. Карен стояла за спиной Кэтрин, чуть не упираясь ей в лопатку оттопыренным локтем, с видом молодой и честолюбивой мадам, приглядывающей за своим недавним приобретением.

– И зачем ты нас сюда позвал? – спросила Кэтрин. – Я думала, мы оба больше не сможем и смотреть на автомобили.

– По крайней мере на такой, миссис Баллард.

– Воэн преследует тебя? – спросил я у Кэтрин. – Тот, с которым ты говорила в больнице.

– Он назвался полицейским фотографом. Что ему надо?

Я с трудом выдержал взгляд Карен. Она смотрела на меня, как хищный зверь из-за серебряных прутьев.

– Его видели на месте аварии?

– Понятия не имею. Ты решил устроить для него еще одну катастрофу? – Кэтрин обошла вокруг машины и присела на переднее пассажирское сиденье, еще пахнущее по-магазинному винилом.

– Я вообще не думаю об аварии.

– Ты слишком увлекаешься этим типом, Воэном, только о нем и говоришь. – Кэтрин смотрела в чистое лобовое стекло, раздвинув бедра.

А я думал о контрасте между ее откровенной позой и стеклянными стенами зданий аэропорта, блеском новой, с иголочки, машины. Сидя в точной копии машины, в которой я чуть было не убился, я видел помятые крылья и радиаторные решетки, вздыбившийся капот. Треугольник лобка Кэтрин напомнил мне, что первый половой акт в новой машине еще впереди.

На полицейской стоянке в Нортхолте я показал пропуск охраннику, этому смотрителю музея развалин. Я медлил, словно муж, забирающий жену со склада странных извращенных грез. Десятка два разбитых автомобилей были припаркованы на солнце у задней стены заброшенного кинотеатра. На другой стороне асфальтовой площадки стоял грузовик с совершенно смятой кабиной, словно само пространство вдруг сомкнулось вокруг тела водителя. Расстроившись из-за перекореженной кабины, я двигался от машины к машине. Первая – синее такси, получившее удар рядом с левой фарой. С одного бока корпус остался целым, с другого – переднее колесо было вдавлено в пассажирское отделение. Рядом стоял белый седан, по которому проехался какой-то громадный грузовик; следы гигантских шин остались на мятой крыше, вдавленной между сиденьями до рычага коробки передач.

Я узнал собственную машину. Буксировочные тросы еще оставались на переднем бампере, кузов был забрызган маслом и грязью. Я заглянул через окна в салон, проведя рукой по грязному стеклу, встал перед машиной на колени и уставился на помятые крылья и решетку радиатора. Несколько минут я смотрел на битую машину, пытаясь воссоздать ее заново. Ужасные события промелькнули у меня в мозгу на спущенных шинах. Больше всего меня удивили масштабы повреждений. Во время столкновения капот вздыбился над моторным отсеком, скрыв от меня подробности. Оба передних колеса и двигатель вдавились в отделение водителя, погнув пол. На капоте остались пятна крови, черные засохшие струйки тянулись к дворникам; крохотные темные пятнышки покрывали сиденье и руль. Я подумал о мертвеце, лежавшем на капоте автомобиля. Кровь, текущая по смятой нитрокраске, была мощнее, чем сперма, стынущая в его яичках.

Двое полицейских шли по площадке с черной немецкой овчаркой. Когда они миновали меня, я отпер водительскую дверь и с усилием ее распахнул.

Я опустился на покосившееся пыльное сиденье, втиснувшись перед подавшейся вперед рулевой колонкой. Потом втянул в машину дрожащие ноги и поставил ступни на педали, так вылезшие из моторного отсека, что колени прижались к груди. Приборная панель с треснувшими циферблатами часов и спидометра вмялась. Сидя в разбитом салоне, я пытался представить самого себя в момент столкновения, понять, как нарушилась связь между моим телом и защищающей его технологией. Я вспомнил, как ходил с близким другом в Имперский военный музей, вспомнил, какую грусть навевал фрагмент кабины японского истребителя «Зеро» времен Второй мировой. Путаница электрических проводов и паутина рваного брезента на полу передавали одиночество человека на войне. Мутный триплекс фонаря кабины хранил маленький уголок тихоокеанского неба и рев разогревающегося двигателя истребителя на палубе авианосца.