Крегс не раз думал, всё оттого, что жена мало заботилась о себе, а больше о нём и детях. Сам он был слишком занят и вовремя не заметил опасные признаки.

Совесть утихла, боль утраты прошла, но директор вспоминал о Матильде с неизменной грустью. В его памяти она осталась вечно молодой, весёлой и смеющейся, а не исхудавшей, с пергаментной кожей и ввалившимися глазницами — такой, какой сделала её болезнь.

Пережить трагедию помогли ученики. Крегс преподавал со времени получения диплома, а на момент смерти жены занимал пост помощника декана факультета артефакторики в Академии чародейства.

Всё это, вертя в руках стакан с зелёной имбирной настойкой, поведал Шардашу директор. Он не собирался рассказывать — вышло само собой. Видимо, сегодня действительно выдался день откровений.

Профессор слушал внимательно и не перебивал. Даже когда Крегс закончил, не проронил ни слова, лишь поднял стакан. За кого пили, было понятно без объяснений. Чокаться не стали, понуро опрокинули в рот «огненную воду», думая каждый о своём.

— И всё же, Селениум, что вас интересует? — нарушил молчание Шардаш. — Мою самую главную тайну знает отныне вся Лаксена, а других не припомню.

— Да так… Почему вы выбрали Ведическую высшую школу?

— От Нарта далеко и справок бы наводить не стали — не тот уровень учебного заведения, — честно признался профессор. — Слышал, преподаватель нужен, а моих знаний с лихвой хватало.

В Нарте находилась школа, которой некогда руководил Шардаш.

Крегс кивнул.

— А я-то, дурак старый, всё гадал, почему такой человек… тьфу, нечеловек, как вы, согласился на скромную должность! В рекомендательных письмах значилась совсем иная квалификация. Пусть вы умолчали о посте директора, но паладин ордена Змеи!.. Не жалеете? Магистр магии повышение обещал… Право, сдался вам Бонбридж и наша Школа не первой свежести!

— Спровадить хотите? — улыбнулся профессор и покачал головой: — Не выйдет. Повышение, хм, это хорошо, но и в Бонбридже место найдётся. Я ведь тоже обычным преподавателем недолго побыл — сами же назначили куратором. А директорствовать хотелось бы, не спорю, но Мирри не поедет в глушь. Я и сам её не потащу — прочь от подруг, семьи, учёбы… Денег хватает, а знания легче с кураторского кресла втемяшивать.

— Всё же сделаю вас заместителем, а потом походатайствую, чтобы именно вы сменили меня на посту. Ничего, скоро на покой уйду, место освобожу.

Шардаш промолчал и поднялся. Его интересовало не повышение по карьерной лестнице, а схема порталов.

Крегс встал вслед за ним, но бутылку забрал с собой — «для успокоения нервов». Вместе они направились в библиотечный корпус, чтобы попытаться найти способ добраться до Мериам.

Граф Саамат стоял напротив Веора и, не мигая, смотрел ему в глаза. Руки заложены за спину, губы сжаты, тело неподвижно.

Обращённый маг нервничал, скованный по рукам и ногам, ёрзал по полу камеры, но не мог двинуться или даже заговорить.

Наблюдавшие за странной картиной белые стражники недоумённо переглядывались, гадая, какую технику допроса применил сейчас Магистр магии. Он пожелал лично побеседовать с Веором, распорядился не подвергать того пыткам, а просто бросить в камеру.

Наконец рука графа Саамата дёрнулась — и вместе с ней дёрнулся обращённый. В груди его прорезался крик и хрипом вырвался наружу.

Магистр магии лишь сильнее сжал губы и, всё так же молчаливо и не отрывая взгляда от Веора, вытянул вторую руку. В ней материализовался посох.

Обращённый задрожал мелкой дрожью и по-собачьи заскулил.

Наблюдатели решительно ничего не понимали. Это не походило на гипноз или заклинание — не хватало слов, жестов, хотя бы движения губ. И времени: установив зрительный контакт с жертвой, гипнотизер тратил пару минут на прорыв в её сознание — тут же всё произошло мгновенно.

Остриё посоха уткнулось в грудь Веора, и Магистр магии спросил ровным спокойным голосом:

— Знаете, что я сейчас сделаю?

— Плевал я на тебя, ничтожество! — очнувшись от наваждения, выкрикнул обращённый.

В нём снова всколыхнулось изменённое демоном сознание и помутившийся разум, видящий владельца загубленным завистниками таланта невиданной силы и мощи.

Веор смело, даже нагло взглянул в глаза графа Саамата и плюнул, метя в сапоги. Не попал.

Обращённый рывком поднялся на ноги и, позабыв о цепях, рванулся к противнику, но наткнулся на посох.

— Последний шанс, — напомнил Магистр магии, — последний шанс покаяться в содеянном, чтобы смягчить вину. Тогда вас ждёт только огненный меч.

— Да пошёл ты, благородная шваль! Крови в жизни не нюхал — а всё туда же.

— Что ж, сейчас и понюхаю. Вашу.

Раз — и Веор отлетел к стене. Два — ему в грудь ударил голубой поток искр, вырвавшийся из посоха. Три — у обращённого горлом пошла кровь.

Граф Саамат подошёл к нему и без помощи магии поднял за шиворот, потом размахнулся и ударил кулаком в живот. «За королеву, заморыш», — чуть слышно проговорил он и нанёс удар снова.

Растерявший задор Веор захрипел и, когда граф Саамат, невозмутимо полоснув ребром ладони по горлу, отпустил, сполз на пол, давясь сгустками крови и рвотными массами.

— А теперь записывайте, — обратился Магистр магии к застывшему в уголке писарю. — Видящий проверить его уже не сумеет, так что положитесь на моё честное слово.

Граф Саамат снова обернулся к хрипевшему Веору и засучил рукава:

— Ну, что ж, господин Веор Мрено, приступим!

Обращённый отреагировал так же, как некогда Лючия, но Магистра магии не разжалобили стоны. Он грубо проникал внутрь сознания, вырывал из него нужные сведения и мыслеобразами выпускал наружу. «Живые картины» вспыхивали перед взором писаря и исчезали, сменяясь новыми.

Когда граф Саамат закончил, Веор смотрел на него пустыми глазами. Он потерял разум.

Спальня Раймунды пропахла лекарствами. Сама она, откинувшись на взбитые подушки, кривясь, пила напиток подозрительного коричневого цвета.

Окна были расшторены, и комнату заливал яркий солнечный свет. Стоял погожий летний день, жаркий, с неимоверно голубым небом, в котором, казалось, можно раствориться, если долго смотреть на него. Из парка долетал запах жасмина, а с реки — смех и крики горожан.

В воздухе мелькали всадники на крылатых конях. Они играли в салочки, устраивали скачки. Визжали дамы, впервые воспарившие в небеса вместе с кавалерами, довольно улыбались маги, заложившие сложный поворот, проклинали летунов прохожие: те пугали их, проносясь низко над головами.

По реке скользили лодки, баржи и небольшие судёнышки; от неё едва заметно тянуло тиной. Крякали утки, покачиваясь на волнах, чистили пёрышки и ныряли за блестящей рыбкой. Жались к матерям утята — пушистые жёлтые комочки.

Всего этого королева не видела: она не вставала и целые дни проводила в постели. Вчера ей стало лучше, и доктора разрешили сидеть.

Мучаясь от безделья, Раймунда попросила принести какую-нибудь книгу из библиотеки, однако лекарь настоял, чтобы ей читала одна из придворных дам. Королева выдержала ровно десять минут, затем отобрала «Эльфийские баллады» и заявила, что голос леди Амалии и поэзия — вещи несовместимые. В итоге томик покоился под подушкой, и Раймунда иногда со скуки его почитывала. Время от времени, когда никто не видел, пыталась колдовать, благо волшебная палочка всегда под рукой. Сил не хватало, и королева разочарованно вздыхала.

О сыне она ничего не знала: тот всё ещё находился под неусыпной опекой врача, сиделок и кормилицы. Радовало только одно: он жив.

Также в стенах опочивальни королевы не заговаривали о Страдене. Раймунда подозревала неладное, но после двух-трёх попыток выспросить поняла: ей ничего не скажут.

Королева отставила пустой стакан и обратила взор к потолку, на котором плясали «солнечные зайчики».

— Доброго дня. Ты как?

Раймунда вздрогнула и обернулась на голос.