Его намерения окончательно оформились, когда Доди внезапно заболела. Фрэн договорился, чтобы сестру госпитализировали в Рочестер для небольшой операции. Под влиянием внезапного импульса Билл решил встретить ее по пробуждении двумя дюжинами роз на длинных стеблях. Он хотел, чтобы Доди вышла за него замуж, и «чувствовал, что настало время сделать решающий шаг». Не сумев найти достаточного количества нужных ему роз в Рочестере, Билл придумал экстравагантный план, который позволил бы ему выглядеть в глазах Доди «птицей высокого полета». Он позвонил в Нью-Йорк и договорился, что заберет заказ в две дюжины роз в маленьком аэропорту у моста Джорджа Вашингтона. Когда Билл прилетел обратно к больнице, часы посещений уже закончились, но медсестра уверила его, что Доди получит розы и вложенную в них любовную записку, как только проснется.

На следующее утро Фрэн сообщил Биллу, что в Буффало умерла их с Доди бабушка, и спросил, не сможет ли Билл отвезти его сестру на самолете домой, на похороны. «Конечно», – ответил Билл, уверенный, что Доди будет рада видеть его. Однако когда он приехал в больницу, девушка выглядела расстроенной, а голова у нее все еще кружилась после анестезии. К удивлению Билла, она ничего не сказала о розовом букете и любовном стихотворении в приложенном к нему письме. Доди не знала об этих подарках, потому что они так до нее и не дошли! Видимо, ночная медсестра забыла отнести ей розы. Билл же предположил худшее – и ни о чем не спросил.

Билл отвез Доди в Буффало в своем двухместном самолете. Под шум мотора они не слишком много разговаривали. Когда они приземлились, Доди любезно поблагодарила Билла, но в ее словах звучала только обычная вежливость. Фрэн быстро увел Доди прочь, а Билл в одиночестве полетел обратно в Рочестер, подавленный тем, что его предложение было отвергнуто. Долгое время он ничего не слышал о Доди, которую называл единственной настоящей любовью своей молодости, пока не узнал, что она вышла замуж за молодого врача из Буффало.

Некоторые друзья и родственники сомневались в правдивости печального апокрифического повествования Билла о его утраченной любви. Была ли Доди Бейкер, скорее, мечтой, чем реальностью, тем идеализированным образом, создаваемым мужчинами из женщин, которых они, по их словам, любили, не понимая живого человека, стоящего за этой фантазией? Как мог мужчина, вжившийся в точнейшие стандарты науки и медицины, видеть эту женщину в столь романтическом ореоле? Спустя долгие годы Билл Мастерс не переставал гадать, как могла бы повернуться его жизнь, если бы он женился на красивой блондинке с пляжа Рэйнбоу-Лейк.

В анатомическом классе Джорджа Вашингтона Корнера человеческое тело было чудом для глаз. Корнер показывал студентам качающее кровь сердце, утонченную архитектуру позвоночника, жизненно важные функции печени, почек, кишечника и другие дивные дива мышц, костей и тканей, описанных в учебнике «Анатомия Грэя». Студентам казалось, что их профессор мог вернуть к жизни даже труп.

Преподававший в Рочестерском университете Корнер был знаменитым врачом и произвел сильное впечатление на Билла Мастерса. Тот собирался стать обычным практикующим врачом, но Корнер вдохновил его сделаться ученым, вечно бросающим вызов неисследованным областям медицины. Мастерс вспоминал, как Корнер говорил ему: «Билл, невозможно узнать слишком много».

Подобно деятелям эпохи Возрождения Корнер мог говорить не только о ремесле, но и об истории анатомии. Он пел хвалы Аристотелю как отцу биологии и со знанием дела рассуждал о практике иссечения тканей у ассирийцев, иудеев и греков. Особенно он восхищался чудесами репродуктивной системы, источника всей жизни. «Когда мир впервые узрел яйцеклетку млекопитающего в 1827 году, это открытие решило великую задачу, но в то же время поставило бесконечный ряд новых вопросов, в которых мы до сих пор разбираемся», – писал позднее Корнер в своей автобиографии.

Прежде чем основать факультет анатомии в Рочестере Корнер учился и преподавал в университете Джонса Хопкинса, исследуя гистологию и физиологию репродуктивной системы. Он понимал, до какой степени религия, культурные традиции и обыкновенное невежество тормозили человеческие знания о половом размножении. Особенно его ужасала сама медицина. «Попытки гинекологов лечить функциональные расстройства менструации и бесплодия были беспомощным барахтаньем, едва ли продвинувшимся далее процедур времен Гиппократа, – писал Корнер в 1914 году. – Как могли мы надеяться на что-то, если не понимали циклов человеческого организма?».

Автор одного учебника делил историю акушерства и гинекологии на «до-корнеровский» и «после-корнеровский» периоды. Его труды привели к фундаментальным открытиям в области контрацепции и создания противозачаточных таблеток. Корнер и его доверенный коллега из Рочестера Уиллард Аллен первыми обозначили роль прогестерона, ключевого гормона в менструальном цикле. Многие ожидали, что он получит Нобелевскую премию.

В лаборатории Корнер проводил репродуктивные исследования на обезьянах и кроликах, и его студенты видели, как эти функции устроены у млекопитающих.

– Мастерс, рад видеть вас на борту, – провозгласил Корнер, входя в свой профессорский кабинет. – Вам известно, циклично ли менструируют крольчихи?

Мастерс, казалось, потерял дар речи.

– Доктор Корнер, я понятия об этом не имею, – признался он.

Хотя Корнер был одним из самых талантливых ученых в своей сфере, он оставался этаким добродушным дедушкой, присматривающим за своими подопечными. Он решил больше не мучить Мастерса.

– Вот и я не знаю, – весело проговорил Корнер. – Когда выясните, расскажите мне.

Первые попытки Мастерса заставить крольчих менструировать не имели особого успеха. «Я потерпел неудачу, – вспоминал он. – Они не желали делать это ради меня». Но наблюдение за кроличьей любовью в лаборатории принесло свои плоды. Мастерс со временем выяснил, что у самки кролика происходит непроизвольная овуляция, когда на нее взгромождается самец.

Вскоре Корнер покинул Рочестер ради еще более престижного поста в Институте эмбриологии Карнеги в Балтиморе, где он оказал влияние на многих молодых исследователей. Примерно в то же время, после третьего курса обучения в медицинской школе, в 1942 году Мастерс получил приглашение от своего старого преподавателя из Балтимора присутствовать на его встречах с ведущими репродуктивными биологами США, которые посещали лабораторию Корнера.

Мастерс жадно впитывал их оживленные дискуссии и мечтал тоже оставить свой след в медицине. Однажды Карл Хартман, давний знакомец Корнера, который помогал создавать опытную лабораторию приматов Института Карнеги, рассказывал, как трудно ему было заставить самку обезьяны заняться сексом с самцом. В конце концов обезьяна разозлилась на Хартмана и укусила его за большой палец. Размахивая укушенным пальцем, Хартман просил помочь ему решить эту проблему и вдруг обратился к молодому студенту-медику:

– Мастерс, когда я рассказывал о том, как пытался заставить эту самку спариваться, у вас был такой мечтательный вид – о чем вы думали?

Мастерс с тем же зачарованным выражением ученого-исследователя ответил:

– Я размышлял о человеческих самках. А что, если у женщин существует невыявленный циклический паттерн желания?

За обеденным столом воцарилось гробовое молчание. Сама идея ставить эксперименты на женщине, исследовать ее физиологию и сексуальную реакцию казалась гарантированной путевкой к профессиональному фиаско и, возможно, к аресту по уголовному обвинению. Никто не отваживался зайти дальше опытов на кроликах и обезьянах.