– Ну, смотря, что тебе интересно делать или чего ты хочешь.

Это прозвучало так банально и в то же время настолько объективно, что я рассердился на тон Натаниэля и сказал с вызовом:

– А сам-то ты чего хочешь?

– Я хочу быть врачом.

– Это цель, а не смысл. Почему ты хочешь им быть?

– Потому что… потому что я люблю медицину, хочу помогать людям и…

– А вот я ничего не люблю и никому не хочу помогать. А ты… ты вообще ошибаешься, – резко произнёс я. – Тебе надо стать писателем, а не врачом.

Натаниэль сказал не то расстроенно, не то серьёзно:

– Я никогда не пойду учиться на писателя. Ни за что в жизни. Это… это как поступить в университет, где учат смеяться или плакать. Такое образование может нечаянно сделать что-то искреннее и настоящее – фальшивым и искусственным. Знаешь, это как звездочки в глазах – никто не сможет научить сиять того, у кого нет света внутри.

– Со светом тоже можно поступить по-разному: рассеять, сконцентрировать, преломить…

– Или погасить, – грустно добавил Натаниэль.

– Ну нет, – я почему-то улыбнулся. – Ты яркий. Тебя так просто не погасить.

– Знаешь, ведь лучшие книги о женщинах пишут мужчины, а о мужчинах – женщины, – Натаниэль вопросительно замолчал, ожидая от меня какой-нибудь реакции.

Я пожал плечами и немного язвительно ответил:

– Что ж, в таком случае у тебя довольно мало шансов написать обо мне хорошую книгу.

Мы рассмеялись, а потом Натаниэль проговорил, запрокинув голову и посмотрев на потолок:

– Людей постоянно приходится учить самым простым вещам – только ты один всё понимаешь сам. Жаль только ещё не знаешь, чем хотел бы ты заниматься в жизни…

– Уж точно не водить метро, – снова усмехнулся я. – Будь моя воля, я бы лучше стал всадником.

– Водить лошадь?

– Ну, можно и так сказать, – снисходительно согласился я, невольно поражаясь терминологии Натаниэля. – Только вот конный спорт закончился для меня еще десять лет назад.

– То есть ты умеешь ездить в седле?

– И даже без седла. – Копируя натаниэлевский жест, я немного наклонил голову набок, а потом произнёс уже более серьёзно: – А так, ну я, например, хотел бы научиться водить машину. Но разве такому, как я, дадут права?

– Хм, вот интересно, значит, управлять целым поездом тебе можно, а машиной нет?

Я пожал плечами:

– В мире всё устроено по-идиотски.

– Если я когда-нибудь стану врачом, то обязательно допущу тебя к вождению, – Натаниэль посмотрел на меня так, словно это была лучшая идея в его жизни.

– Не выйдет, – я улыбнулся, не совсем понимая, что чувствую. – Мы вроде с тобой двоюродные братья. Так что ты можешь быть моим писателем, но никак не психиатром.

– Ну ладно, – Натаниэль вздохнул. – Тогда ты просто заглянешь им в глаза и прикажешь написать в справке всё, что тебе захочется.

– Эй, – я посмотрел на искорки в смеющемся взгляде Натаниэля и, понимая, что с этого мгновения мы говорим не серьёзно, добавил: – Даже если бы я умел, то никогда не стал бы так делать.

Комната, в которую мы вошли, выглядела как типичная больничная палата или номер в дешёвом доме отдыха. Облезающая со стен краска, вероятно, когда-то была зеленоватого оттенка, но сейчас складывалось впечатление, что всё вокруг было выкрашено в серый цвет. Четыре кровати были аккуратно застелены темно-коричневыми шерстяными одеялами, но коврик и настольная лампа были только около одной из них.

Я пристально посмотрел на усталого, небритого и ужасно худого человека, сидящего около окна с закрытыми глазами. Он был одет в бесцветные штаны и растянутую кофту и иногда сотрясался, словно от беззвучного кашля.

– Папа? – тихо проговорил я.

Человек у окна даже не пошевелился, и я сделал несколько шагов вперёд, всматриваясь в острые черты лица сидящего. Если мы и были с ним когда-то похожи, то теперь от этого сходства не осталось и следа.

– Папа…

Натаниэль грустно покачал головой и произнёс негромко:

– Нет, он не ответит.

Я сжал зубы, чтобы не выдать разочарование, и, развернувшись, быстро вышел из палаты. Широкий коридор, расходившийся двумя крыльями в разные стороны, казался невероятно светлым после полутьмы, царивший в мрачной комнате. Вокруг никого не было, и я, тяжело вздохнув, подошёл к огромному окну.

Всё, чего ни касался глаз, было наполнено нерушимым спокойствием, и только сверху, высоко над трехэтажным зданием, шумели сосны, нарушая полную тишину своим приятным поскрипыванием.

Почему-то я язвительно подумал о том, что этот загородный реабилитационный центр – санаторий обязательно должен называться именно «Сосны», а потом спросил Натаниэля, вышедшего в коридор из комнаты папы:

– Почему ты не сказал?

– Прости, – он опустил глаза. – Я подумал, что… вдруг мы встретились с тобой не случайно? Вдруг у тебя получилось бы поговорить с Александром. Вдруг он услышал бы тебя…

Я посмотрел через приоткрытую дверь на печальную фигуру:

– Почему он здесь?

– Здесь ему могут спасти жизнь. – Натаниэль достал из сумки потрепанную медицинскую карту и отдал мне, словно не желая произносить вслух страшные диагнозы.

Я пролистал склеенные справки, быстро читая записи, оставленные различными специалистами в разные годы.

Иммунодефицит.

Менингоэнцефалит, перенесённый в год моего рождения. Описание снимков полностью разрушенного мозга.

Подтверждение диагнозов в течение всех следующих лет с мелькающей пометкой карандашом: без улучшений.

Захлопнув карту, я кивнул Натаниэлю, давая понять, что тоже считаю, что никакой надежды на выздоровление нет. В бледном сиянии вокруг папы я с самого начала видел холодные цвета, какими никогда не светились по-настоящему живые.

Я собирался сказать об этом Натаниэлю, но у меня в кармане внезапно беззвучно зазвонил телефон, на экране которого высветилось короткое слово «Отец». Не испытывая абсолютно никаких эмоций, я спокойно нажал кнопку «ответить», ожидая услышать все, что угодно, но не то, что произнесли на той стороне «провода»:

– Алло.

– Алло, – голос отца звучал непривычно вопросительно. – Ты можешь со мной встретиться?

– Встретиться? – удивленно повторил я.

– Да, – немного раздраженно подтвердил он. – Сможешь подъехать к моей работе к шести часам? – Я недоверчиво промолчал, не понимая, почему он внезапно захотел видеть меня, да ещё и у себя на работе. – Я просто кое-что тебе передам, и, если захочешь, ты тут же уедешь.

Отец снова говорил со мной спокойно и совершенно по-взрослому, словно ему действительно было необходимо, чтобы я приехал.

Наверно, он хотел бы вместо того, чтобы добиваться моего согласия, просто накричать на меня, как это обычно делала Лера, приказав немедленно явиться к нему, забыв всё, что он наговорил, забыв то, как всего двенадцать часов назад выгнал из дома.

Но, кажется, отцу нужен был мой ответ и моё собственное решение, потому что теперь всё изменилось.

– Хорошо, – ответил я и отключился.

Отец ждал меня у входа в серое здание. Он нервно курил, посматривая на часы, но когда я подошел ближе, встретил меня без грубости.

– Вот, возьми, – вместо приветствия отец протянул мне объемный конверт и жестом пригласил идти за собой. – У меня ещё один маршрут сегодня, пока будешь ждать – прочитай.

Я кивнул, понимая, что у меня будет около двух часов до его возвращения, но спорить или сопротивляться не стал. Посадив меня за стол в пустом кабинете, отец забрал со спинки стула пиджак от формы машиниста и молча ушёл, хлопнув дверью.

Тикающие часы показали 18.07, когда я остался в относительной тишине. В кабинете пахло клеем для обоев, а на столе перед выключенным компьютером валялись какие-то бумажки. Я вздохнул и посмотрел на конверт.

Вероятно, когда-то он был белым и гладким, но теперь приобрел грязновато-желтый оттенок, словно в нём часто носили какие-то документы или письма.