— Не беда, я не боюсь.

Дождь, начавшийся до этого, еще и сейчас не совсем прошел. Шагая по лужам, удаляюсь от дома — ясно, что Лийнина тетушка следит за мной из окна.

Ей незачем думать, что я остановилась на улице от беспомощности. Дойдя до мостика, который извещает о себе глухим рокотом под ногами, я задерживаюсь и даю глазам привыкнуть к темноте. Впереди на улице разлилась вода, миновать ее можно, видимо, только подле покосившегося забора. Справа слух режет монотонный скрип — не иначе как флюгер на фронтоне вон той приземистой черной крыши. Направляюсь медленно к луже. У забора кто-то положил на камни обрезок доски, которая прогибается и хлюпает под ногами. Не беда, в отдалении виднеется булыжная мостовая и тускло светятся редкие фонари.

Добравшись до перекрестка, слышу, как кто-то заунывным голосом заводит:

Свернув на шоссе, вижу пошатывающегося пьяницу, каждый шаг дается ему с великим трудом. Когда я прохожу мимо, песня обрывается и мужичонка жалостливо плачется:

— Госпожа, ду-уша моя раз-рывается.

Прибавляю шагу.

Окоченевшие суставы понемногу разогреваются, и дрожь в теле проходит, оттаивают и мысли.

Как вызволить Лийну? Будь что будет, но я должна привести ее домой. И вообще меня бесят ее выходки, эта манера усложнять свою жизнь. Неужели у нее нет ни крошки презрения, ни капельки гордости, чтобы кончить эти шашни с Мироновым! Ну почему? Или она стала настолько робкой и безвольной, что идет по течению жизни?

А может, моя досада — всего лишь брюзжанье человека, которого подняли среди ночи с постели? Если ты как раз ищешь тропку, чтобы пробраться между грязными лужами и кочками, да еще в темноте декабрьской ночи, то все твои выводы, возможно, являются в большей степени следствием мокрых туфель, нежели чего другого.

И образ Антона растворился.

Сильнее размахиваю руками — скоро становится совсем тепло.

Нет, уж теперь-то я приберу Лийну к рукам! И эта мысль радует меня… Василий, пусть я его никогда и не видела, не простил бы Лийне ее душевной слабости, тем более Антон. Неужели память об Антоне ничего не говорит ей? К черту компромиссы! Есть еще силы, чтобы оставаться твердой, не причисляй себя к старичкам и циникам! Никогда я не хотела, да и не смела вмешиваться в чужую жизнь, но теперь, Лийна, я не останусь в стороне! И пускай моя решимость будет тебе поддержкой, тем локтем, которого, как ты говорила, тебе не хватало в жизни. По праву подруги я остановлю твое недостойное поведение.

Что, Антон захохотал?

Взошла на мост. Справа, со стороны моря, мерцают огоньки судов, бросивших в устье реки якоря. Огоньки, словно булавочные проколы в черном картоне, до жалости малюсенькие.

Матовое стекло в дверях гостиницы освещено.

Нажимаю на кнопку звонка. Кто-то идет, волоча ногами. Из приоткрытой двери, склонившись, выглядывает плоскогрудая женщина с растрепанными волосами. Нашаривает в кармане платья очки, надевает их на нос и, не отвечая на мое приветствие, пропускает меня за порог.

— Я прошу немедленно позвать товарища Миронова, — требую столь самоуверенно, что дежурная, которая собиралась возразить и уже было открыла рот, так ничего и не говорит. Оглядывая меня через плечо, она прошаркала в тапочках к лестнице.

Стою посреди вестибюля. Мне представляется, что в таком виде я более воинственна.

Сверху доносится легкий стук, скрип двери и полушепотом сказанные слова. Миронов перегибается через перила, чтобы посмотреть вниз, видит меня, затем отступает к двери своего номера и уже выходит вместе с Лийной.

На ее лице проступает нерешительная улыбка. Взяв пальто и платок, Лийна торопливо спускается вниз. За нею размеренными шагами идет Миронов. Последней, крепко держась за перила, шлепает дежурная.

— Не иначе моя тетка выгнала ночью Анну на улицу, — с нервным оживлением объясняет Миронову Лийна. — Сейчас пойдем, — бросает она мне. Протягивает Миронову руку и утверждающе произносит: — Ну, все более-менее ясно. До свидания!

Киваю через плечо Миронову; дежурная стоит возле двери и придерживает ее открытой. Старуха презрительно смотрит на нас маленькими коричневыми глазками, словно хочет сказать: видали мы таких потаскух, что беспокоят по ночам добрых людей и таскаются с мужиками по гостиницам.

Лийна пристраивается ко мне под ручку, и я уже готова взорваться. Ну погоди же, думаю я, сейчас ты услышишь, вот только отойдем немного. Не успели мы дойти до моста, как хлынул дождь. Тяжелые и стылые капли просто секли по голове, спине, по ногам. И тут же вроде становится светлее — пошел дождь со снегом. Разлапистые хлопья оседают на воротник, а те, что опускаются в лужи, — исчезают бесследно. Снег невероятно быстро превращается в грязь.

— Лийна, — холодно начала я.

— Прошу, помолчи, — шепчет она.

Тусклые городские фонари остаются все дальше за спиной, снегопад повесил между нами и судовыми огоньками непроницаемый занавес.

Вдруг Лийна резко вырывает свою руку и останавливается.

— Чуточку рановато ты пришла. Мы еще не решили — поженимся ли в этом месяце или перенесем на январь.

Лийна хохочет. В ее смехе слышится торжество самки, отчаяние чудится только мне.

Меня будто проволокли по стерне.

Они стоят возле почетных мест, оплетенных венками из брусничных веток, и ждут, пока гости рассядутся.

Приглашенные растерянно перешептываются, не зная, то ли им любоваться молодоженами, то ли восхищаться элегантно сервированным овалом стола. Накрахмаленная скатерть, на ней белые приборы с золотой каемочкой, на хрустальных графинах серебрится изморозь. Стройный ритм рюмок — для водки, вина и шампанского — подчеркнут белыми цикламенами, которые тут и там высятся из миниатюрных вазочек. На середине стола выстроились блюда со всевозможной аппетитной закуской, мастерски оформленные.

Юули стоит в сторонке и сосредоточенно молчит, скрестив на животе руки. Ее внешняя степенность не оставляет желать ничего лучшего, из белого жабо твердо выступает шея, подбородок выставлен вперед, полоска губ скромно подкрашена. И неподвижная поза вполне к лицу пожилой даме, которая за свою жизнь — ох, и не счесть сколько раз, — принимала участие в подобных праздничных трапезах.

Торжественное промедление вызывает на лице невесты некоторое нетерпение, но жених — Рууди, стоящий рядом и разглядывающий застывших родственников, наслаждается картиной. С трудом сдерживает улыбку. Бросив на невесту исподволь оценивающий взгляд, Рууди многозначительно подмигивает мне.

Из-за двери спальни выглядывает светлоголовый, бледный мальчонка, сине-белый галстук-бабочка под малюсеньким подбородком. Ребенок оглядывает грустными серыми глазами чужих людей, снова и снова задерживая взгляд на длинном, худом мужчине, который стоит рядом с его матерью.

От нас отделяется Мирьям и делает несколько шагов по направлению к мальчишке. Засунув руки в карманы платья, она таращится на его светлое лицо над галстуком-бабочкой.

Мальчишка боязливо пятится и, полузакрыв дверь, смотрит в щелку на воинственного вида девчонку.

Минутное оцепенение, охватившее гостей и готовое уже перейти в неловкость, само собой проходит. Все пришли в движение, начинают сновать, обмениваться быстрыми, обрывочными фразами.

— Прошу, прошу. — Руудина невеста подбадривает гостей, которые топчутся возле темных дубовых стульев. Жена Арнольда строго смотрит на дочку, чтобы та подошла и села рядом с ней, но Мирьям все равно усаживается по соседству с Рууди. Маячивший в дверях мальчонка забирается на свободный стул рядом с матерью и пытается взглянуть из-за спин молодоженов на Мирьям. Юули занимает стул напротив невестки. Арнольду остается место по левую руку от матери, мы с Кристьяном, как родственники более дальние, усаживаемся в конце стола.