Кроме того, Ээбен, как свои пять пальцев, знал все дворы и проезды в этом хитроумном городе. В случае преследования он всегда мог куда-либо свернуть или отогнать машину за угол какого-нибудь дома. В одну секунду можно было надуть собаку и продуть ствол пистолета. Сипловатый свист, раздававшийся при этом, всегда вызвал у Ээбена ощущение спокойствия и уверенности.
Правда, до сих пор Ээбену не приходилось пользоваться крайними мерами.
Сегодня Ээбен, нагруженный письмами, подъехал к зданию УУМ'а рано. Он остановился перед воротами гаража и посветил фарами. Фотореле открыло двери, и машина въехала внутрь. Ворота автоматически закрылись. Ээбен оттащил мешки с письмами в соседнюю комнату, известную среди работников УУМ'а как весовая. Тут же на столе лежал журнал, в котором Ээбен каждый день отмечал вес доставленной почты.
Для столь солидного учреждения, как УУМ, такая весовая была явно примитивна. У Ээбена мелькнула мысль о дальнейшем усовершенствовании этой комнаты, некогда принадлежавшей дворнику. Он планировал пробить дыру в бетонном потолке и устроить подъемник для писем. В настоящее время в УУМ'е было только три отдела и в соответствии с этим Ээбен должен был делить письма на три равные части и складывать их в плетеные корзинки. Но Ээбен умел предугадывать жизненную перспективу и надеялся, что вскоре число отделов УУМ'а увеличится. Рано или поздно это должно произойти, так как количество писем изо дня в день росло, и подъемник явился бы отнюдь не роскошью, а необходимейшим пособием в работе.
Пока же Ээбен вынужден был мириться с отсутствием механизации труда. Он поднял плетеные корзины и начал разносить письма по кабинетам начальников отделов.
Начинался обычный трудовой день УУМ'а.
Проходя со своей ношей через каминную, Ээбен немного свысока кивнул сидевшим там начальникам отделов. Все трое — Пярт Тийвель, Армильда Кассин и Оскар встали как по команде и разошлись.
Несмотря на кофе, самочувствие у Оскара было подавленным. Обилие почты на столе усугубляло это состояние. Большинство людей любят получать письма, но до поступления на работу в УУМ Оскар никогда не мог бы и предположить, что стольким людям нравится посылать письма. Разумеется, были и такие, кто брался за перо в порыве отчаяния, однако большинство отправителей жаловались на свои мелкие неурядицы. Вообще, всякой писанине стали повсюду придавать все больше и больше значения.
Оскар тут же отогнал от себя праздные мысли и постарался внушить себе, что нехорошо так относиться к своей работе. УУМ был учреждением, необходимым обществу, откуда всевозможные социологи и планирующие организации получали необходимый им материал. Да и футурологи не на одном песке строили свои воздушные замки. Человеческая активность была явлением позитивным. У Оскара по спине забегали мурашки, когда он представил себе, как в один прекрасный день его рабочий стол окажется пустым — ни одного письма, так как внезапно наступила золотая и совершенная эпоха, все довольны, а потому пассивны и ленятся взять перо в руку. Оскар усмехнулся — как бы там ни было, но духовные проблемы останутся незыблемыми.
Оскар расправил спину и пододвинул гильотину поближе. Засучив рукав пиджака, он сунул руку в груду писем.
Искушенный глаз Оскара мог по почерку более или менее точно определить содержание письма. Так и есть: трактат о надлежащем использовании сараев.
По правую руку от Оскара стояли разноцветные ящики. Послание, прочитанное первым, плавно перекочевало в лиловый ящик с надписью: «Жилищные проблемы».
В двух-трех следующих письмах снова та же тема: лестничные площадки и парадные.
Затем попалось несколько жалоб относительно безобразных тротуаров. Под эти письма предназначался коричневый ящик с надписью: «Транспорт. Пешеходы».
Несколько писем нашли себе место в красном ящике — «Неудавшийся брак». Потом Оскару попались одна за другой жалобы матерей, сетовавших на нехватку детских садов или на их отдаленность от дома. Оскар сунул эти послания в розовый ящик, в углу которого красовалось выведенное черной краской слово: «Прирост».
Хотя Оскар уже довольно долго работал в поте лица, никаких признаков того, что груда писем уменьшается, не было.
Оскар, все время усердно пользовавшийся гильотиной, устал и на некоторое время остановил этот уникальный рабочий инструмент.
Его мучало что-то, не поддающееся определению. Он уже и не помнил, когда испытывал такое странное чувство.
Разрыв с Вийвикой не причинил ему боли. Он не раз обдумывал эту историю с начала до конца, в ней не оставалось ни одного нераспутанного узелка. Скорее наоборот. Полное ощущение завершенности. История с красивым началом и вполне определенным концом. Точка была поставлена именно в тот момент, когда он вспомнил Вийвику в белой рубашке, державшую в руке тарелку с клубникой. История Вийвики была надежно запечатана в конверте забвения, и даже конторский агрегат, изобретенный Ээбеном, не был бы в состоянии вскрыть его.
Что-то иное тревожило Оскара.
Он подпер подбородок руками и стал смотреть в окно.
Оскар, с каждым днем твои дела идут все лучше и лучше, мысленно внушал он себе. Работа в УУМ'е с каждым днем становится все интереснее и интереснее. Процент благодарственных писем поднимется скоро с 4,7 до 7,5 — эта цифра запланирована, так оно и будет.
Концентрированное самовнушение, это хорошо испытанное средство, вернуло ему равновесие, и он сунул под гильотину следующее письмо.
Протекает крыша, через день портится дверной замок, шатаются лестничные перила, вибрирует дом, потому что с котлом воздушного отопления что-то неладно, на лестничных площадках отошли каменные плиты. Ну и пусть себе, лежат в своем лиловом ящике и жалуются!
Оскар попытался сосредоточиться, он не смел ошибиться при отборе. Однажды ответственный секретарь Тийна Арникас уже написала Рээзусу докладную, — когда Оскар нечаянно опустил письмо гражданина, жалующегося на сломанную крышу, в розовый ящик с надписью «Прирост». Ведь за то и платили ему зарплату, чтобы он, как квалифицированный работник, вникал в суть писем и правильно их сортировал.
В тот раз, на собрании, Рээзус привел ошибку Оскара как отрицательный пример. Армильда Кассин, которой стало жаль Оскара, в знак своего сочувствия, обронила в кулуарах фразу — как, мол, могут получиться дети, если над кроватью льет.
И все-таки что-то тревожило Оскара. К тому же перед ним на столе как раз лежало каверзное письмо, в котором одновременно говорилось о неудавшейся жизни, об окне, из которого дует, и о плохо освещенных улицах.
Согласно указанию Рээзуса, снятие копий с писем для распределения их по разным ящикам разрешалось лишь в исключительных случаях. Это можно было делать не более, чем с 1,7 процента всех писем. Поскольку конец года был не за горами, Оскар уже успел использовать эти отпущенные ему 1,7 процента. Конечно, во всем был виноват Рээзус с его педантичностью, предоставивший начальникам отделов такое узкое поле деятельности. Впрочем, допустить более высокий процент он тоже не мог. По общему количеству писем оценивалась работа УУМ'а и выплачивалась премия, и более широкое использование системы копий искусственно увеличило бы число писем. Как человек скрупулезно честный, Рээзус старался не запятнать своей репутации и избегал всякого блефа и приписок.
Оскар нажал на одну из кнопок звонка, расположенных в ряд вдоль края стола и напоминавших бородавки. Этим удобством тоже были обязаны Ээбену — звонки позволяли сберечь и без того перегруженную телефонную сеть.
Тотчас появилась завхоз. В руках она держала поднос с кофейником, чашкой и сахарницей. Кроме того, она принесла коробочку из красного дерева, содержащую всевозможные болеутоляющие и успокаивающие таблетки. На этот раз Оскар не прикоснулся к таблеткам, но попросил налить полную чашку кофе и взял щипчиками три куска сахара.
Все-таки что же его беспокоило?
Оскар выглядел крайне озабоченным. Он не смел поддаваться грустным размышлениям. Не смел! Раньше, еще до УУМ'а и до лечения, он постоянно страдал депрессией. Это ужасное состояние не должно повториться. Да и причин для этого нет никаких, убеждал себя Оскар. Раньше их было более чем достаточно. Ему постоянно казалось, что его подстерегает опасность утонуть. Дома его письменный стол скрипел под тяжестью книг, брошюр, разных вырезок и папок. Меж кипами книг вечно терялись ручки и карандаши. Он часто тратил драгоценные минуты на то, чтобы переложить эти кипы с одного места на другое, или найти перочинный ножик и резинку. Ко всему Оскар страдал еще и физически, ибо от все увеличивающейся бессистемности на столе у него часто болела голова. Стремление навести порядок оказывалось тщетным. С каждым днем прибавлялись все новые книги, вырезки, брошюры. Оскар не отваживался убирать их куда-нибудь подальше, опасаясь, что тогда они так и останутся непросмотренными. Решая в какое-нибудь воскресное утро очистить свой стол, он к вечеру, несмотря на усердную работу, мало что успевал сделать. В глазах рябило, так как он с жадностью набрасывался на книги, стараясь прочитать и то и это, чтобы узнать побольше нового и интересного, что еще пахло типографской краской. В голове ничего не удерживалось. В лучшем случае, он к вечеру освобождался от одной груды бумаг, а десять оставалось. И все равно в последующие дни вместо убранной груды возникала новая.
